Дождаться утра
Шрифт:
Мы и не заметили, как перемахнули овраг и выбежали в поле. Вокруг было удивительно пусто, нигде ни души и, главное, не стреляли. Мы уже на территории строящегося завода, где когда-то работал Сенькин отец. Завода, собственно, нет, есть пустырь (здесь раньше сажали бахчи), огороженный забором. У самой шоссейной дороги стоят два или три здания. Они разбиты, да и забор во многих местах повален. Мы идем к оврагу, там кусты боярышника.
— Нарвем барыни, — предлагает Костя. — Уже, наверно, спелая.
В стороне,
Подходим к первой землянке. Рядом со входом лежит на спине красноармеец. Одна рука закинута под голову, другая вытянута вдоль тела.
— Спит, — шепчет Сенька. — И карабин бросил…
На петлицах красноармейца по два темно-красных треугольника. В шею врезался белый целлулоидный подворотничок. Что же он не расстегнул ворот? Ведь задохнется.
Лицо у сержанта темно-коричневое и какое-то неестественно полное, даже лоснится.
— А вон еще, — говорит Костя. — Гляди, вон…
Я отрываю глаза от сержанта и вижу, что за повозкой у раскиданных ящиков тоже лежит красноармеец, а дальше, под крышей другой землянки, — еще два человека.
«Они убитые…» — догадываюсь позднее всех.
Молча обходим землянки и вдруг, будто сговорившись, отворачиваем в сторону и бежим к знакомым кустам боярышника.
Здесь мы дома, но рвать ягоду расхотелось.
— А я думал, они спят…
— А я сразу увидел. Смотрю, все валяется: шинель, вещмешок. А карабин новенький…
Сенька с Витькой шепчутся, а у меня что-то случилось с горлом. Перед глазами кипенно-белый подворотничок сержанта, врезавшийся в шею. Он и мне сдавил горло.
В кустах боярышника — окопы, маленькие, одиночные, меньше метра глубиной. Обходим их.
— Только вырыли, — кивнул головой Сенька на рыжий суглинок.
Прошли к большому, развесистому кусту. Здесь всегда рвали особенно крупную ягоду. Куст почему-то похудел, стал прозрачным. Вон оно что: под ним подкова глубокой траншеи. Конец подковы уходит к оврагу. Траншея отличная. Костя спрыгнул на дно ее и скрылся с головой.
— Смотри, — донесся его голос, и над траншеей, в стороне, вынырнула винтовка. — Видал?
Мы подбежали. Винтовка не наша. Приклад у нее немного другой формы. Рукоятка затвора не торчит, как у нашей, а загнута, прицельная рамка и мушка тоже другие. Подхватываем с Сенькой эту диковинную винтовку и начинаем лихо щелкать затвором. Костя опять в траншее.
— Ух ты, немецкая! — рвет у меня из рук винтовку Сенька.
— Ищи патроны. Ищи! — кричу Косте.
— Нет патронов! — Костя вылез из траншеи у кромки оврага. В руках у него такая же винтовка.
— Давай
Я понимаю его желание — пострелять из немецкой винтовки — и прыгаю в траншею. Но патронов нет.
Покружили вокруг кустов и идем к поселку. Убитых красноармейцев обходим стороной. Притихли. Замечаю тревожные взгляды ребят. Они смотрят, где лежат солдаты. Что же здесь случилось? Как они погибли? Наконец Сенька спрашивает:
— Неужели немцы были здесь?
— Ты что? — возражает Костя. — Не видишь, окопы наши!
— А винтовки?
— Принесли бойцы. Патронов нет, они и бросили их.
Костя все знает. А вот знает ли он, что эти винтовки домой не принесешь? Ишь закинул за спину и вышагивает. Сенька семенит рядом. Он держит свою винтовку в руках и без конца щелкает затвором. Доиграется, будет то, что Кольке Маслову с бутылкой!
Все же догадались: винтовки спрятали в развалинах четырехэтажного дома, что близ завода.
— Теперь мы с оружием, — заговорщически сверкнул глазами Сенька. — А патроны раздобудем…
Но Костя так сердито посмотрел на него, что тот тут же умолк.
— Может, из этих винтовок тех красноармейцев…
До самых блиндажей мы больше не говорили.
В овраге
С нами случилось то, чего больше всего боялись. Как это произошло, объяснить не могу. Когда бомбы стали рваться совсем близко от нашего блиндажа, через меня начали прыгать люди: уже так было однажды. Я знал, надо сидеть, но не выдержал. В проеме двери увидел цветной мамин сарафан, потом Сережкину темную курточку и тут же сиганул в грохочущий овраг.
Куда и как бежал, не помню, все затмило событие, которое разразилось через несколько минут. Свист бомб повалил меня, и я, как крот, стал закапываться в землю. Где-то рядом упал Сергей, впереди полыхнул красный сарафан, потом земля вдруг накренилась и, расколовшись, опрокинулась на меня. Нос, рот и уши забило удушливым смрадом…
Когда открыл глаза, то увидел, что надо мной стоит Степаныч. Он стучит о землю лопатой и, как в немом кино, открывает и закрывает рот. Рядом, припав на корточки, беззвучно хнычет Сергей. Он тянет Степаныча за руку в сторону, и до меня вдруг сквозь ватную тишину начинают прорываться его всхлипы.
— М-м-а-ма, м-м-а-а-ама гд-е-е?..
Теперь я уже слышу и слова Степаныча:
— Куда бежали? Куда?
Поднимаюсь. С меня осыпается песок. Волосы на голове забиты грязью. Это я обнаруживаю, когда дотрагиваюсь до них рукой. Головы, шеи и плеч не чувствую, будто с них содрали кожу. Поворачиваюсь, как волк, всем туловищем.
Передо мной целый вал свежего, почти речного мокрого песка. Когда падал, его здесь не было. Помню, повалился в ломкую траву, и ее корни мешали мне зарыться в землю…