Дожди на Ямайке
Шрифт:
Есть, однако, такие планеты - их очень мало, - по которым душа человеческая вечно тоскует, паломничество куда не иссякает. Они уникальны, они безумно прекрасны или в той же степени безумия отвратительны. Таковы Уалауала, Париж-100, Зындра, Уйкен-Нова и еще десятка полтора. Они необычны, о них постоянно снимают стекла, тяга к ним бывает просто сомнамбулической. И ни одна из этих планет не подвергалась процедуре пробора. Пробор всегда искусствен, он - насилие. И единственное ему оправдание в том, что, как правило, такое насилие оказывается необходимым.
Так удобнее, так дешевле и так, в конце концов, лучше. Если сами в это не верите, любого куафера спросите, он вам с большим жаром все объяснит.
И в то же время каждая планета, каждый город на ней, каждое самое мизерное поселение - все они свою особенность, свою, если хотите, собственную прелесть имеют. Там - чуть зеленоватое или оранжеватое небо, там - десятилетиями, а
До уюта на Ямайке было еще ох как далеко. На ее поверхности, кроме небольшого, в полторы сотни квадратных километров "затравочного" участка суши, ограниченного естественными, легко преодолеваемыми границами типа ручьев и средней высоты горных кряжей, никакого человеческого вмешательства не происходило.
Проборы, как известно, бывают разные. Одни ограничиваются только "затравочным" участком, а вокруг него выставляются рубежи - либо искусственные, непроницаемые, применяемые только тогда, когда буферная зона между нетронутой природой планеты и "причесанной", подготовленной к жизни для человеческих существ, не очень надежна, а то и вообще опасна; либо, что чаще, граница "причесанного" участка естественна и малозаметна. Не сразу и обнаружишь, что попал в буферную зону, а затем и в дикую природу. На каждой из этих границ обязательно играют невидимые людям страсти, экологические ниши сменяют одна другую, идет кем-то точно просчитанный эволюционный отбор - первые годы он идет очень быстро, за счет короткоживущих организмов, затем замедляется, появляются более устойчивые формы жизни. Самоуправляемая эволюция - так это называется. Как только незапланированный организм, будь то микроб, растение, животное, проникает в зону самоуправляемой эволюции, все живое восстает против него: он либо уничтожается, либо сам со всех ног пытается удрать от неприветливых условий жизни. Его пугают запахи, звуки приводят его в ужас, знакомая пища оказывается ядовитой, а уж если ко всему этому он сумеет приспособиться, то все равно размножаться не сможет. Те же из представителей биосферы, которым суждено жить в подобной зоне, тоже не стремятся ничего изменять - численность каждого вида строго регулируется.
Иное дело - пробор, рассчитанный на изменение природы по всей планете. Такие проборы редки и, как правило, относятся к запрещенным. История легального куаферства знает только один тотальный пробор. Произошел он лет за сто до описываемых событий на планете Астакоу, что в регионе Второго Ночного Облака. Пробор там вышел на редкость удачным, хорошо просчитанным и, судя по эффекту, недурно выполненным, и люди там живут, по слухам, довольно неплохо, только куч-куются очень локально, в местах "затравочных" зон. Эволюция там пока не закончилась, и неизвестно, сколько ждать до конца, но все вроде идет почти по первоначальному плану, хотя и медленно. Уже автоэволюцией причесано около половины суши на Астакоу, и проверки показывают полное соответствие запрограммированным параметрам. То есть все говорит за то, что люди там жить вполне могут - только почему-то вот очень не хотят.
Федер этой самой Астакоу очень в свое время интересовался и после учебной командировки туда пару раз пытался съездить на эту планету уже сам, разобраться, в чем дело, да так и не собрался. Понял он только одно тотальный пробор с агрессивными буферными зонами делать можно, но нужно это делать в самом крайнем случае, если уж очень ситуация к тому будет принуждать.
Еще одна проблема ямайского пробора заключалась в том, что он в этой классификации был не пойми какой. Точно так же, как и все теоретически разработанные индептовые проборы, ямайский предусматривал четыре буферные зоны умеренно агрессивного типа. Если такую зону сравнить с вечно жрущим животным, то можно сказать, что оно медленно перемалывает природу планеты, в качестве экскрементов извергает из себя обработанные, "причесанные" территории, на которых могут селиться люди, и, побуждаемое; голодом; медленно передвигается туда, где могут жить пока только аборигенные биосистемы.
По всем расчетам, съев все, что возможно, такая буферная зона должна начать перерождение и в конце концов "высохнуть", то есть переродиться в тот же самый собственный экскремент - зону, пригодную для человеческого жилья. Но чем больше времени занимает весь процесс пробора, тем выше фактор неопределенности. Медленная поступь агрессивной буферной зоны с этой точки зрения еще хуже, чем высокоагрессивные зоны - такое развитие событий не может просчитать даже самый мощный интеллектор на свете, даже если бы расчет не осложнялся двойственностью, множественностью пробора. И Федер прекрасно отдавал себе отчет в том, что за
Будущие сотни лет, правда, в данный момент Федера интересовали не слишком. Его, если честно, не интересовал даже будущий год - все его любопытство было сконцентрировано на ближайших нескольких месяцах, которые к тому же проходили чрезвычайно, по его мнению, сумбурно и быстро.
С самого начала Федер выбрал из всего спектра проборных стратегий стратегию типа "Акробат". Обычно надежная, хорошо просчитываемая и простая в исполнении, эта стратегия отличалась одной действующей на нервы особенностью - большим количеством сменяющих друг друга промежуточных биосред. Сначала, сразу после первичной "прочистки" затравочной зоны, в ход вступали, как и всегда, фаги, съедающие все не включенное в первичный реестр, составленный интеллектором. Потом шли в ход антифаги, съедающие фагов. Потом, еще четыре раза подряд, мир затравочной зоны наводняли полчища микробов, мелких насекомых и низших растений-хищников, в задачу которых входило поедать своих предшественников. Только затем включались эволюционные периоды, во время которых оставшиеся после фаговых операций и внесенные куаферами в зону организмы довольно быстро мутировали, пожирая и одновременно поддерживая друг друга. Еще несколько фаговых операций очищали зону от ненужных мутантов, после чего включалась очередная эволюционная фаза. В этой чертовой пляске фаз куаферы чувствовали себя весьма неуютно - они часто не знали, покинув зону вечером, что встретят там во время утренней экспедиции, это повышало риск, заставляло их осторожничать больше нужного и очень выматывало. И, конечно, двухслойность ямайского пробора тоже бодрости им не прибавляла.
Несмотря на все трудности, у куаферов после установления откровенных отношений с Федором открылось что-то вроде второго дыхания. Выжить самим и выжечь эту сволочь с Ямайки - все это было возможно только при самом безукоризненном проборе. Раньше куаферы при встречах с мамутами обменивались с ними мрачными, многообещающими взглядами - только бандиты при этом открыто ухмылялись, совершенно уверенные в том, что скоро доберутся до них, а куаферы довольствовались лишь взглядами исподлобья. Теперь же исподлобье кончилось; кончились, впрочем, и многообещающие взгляды. Странное дело, как только куаферы узнали, что пробор - двойной, что мамуты такие же объекты их внимания, как корни-ловушки, зубастые черви, кулачники или саблекрылы, - сразу же их задиристость сменилась профессиональным отношением к животным, которых следует либо спасать, либо уничтожить.
Тут маленькое отступление. Спасать, или "выводить из зоны", - очень емкое понятие и включает в себя, если есть время, возможности и, главное, приказ командира, буквальное понимание этих слов. Конечно, к растениям и микроорганизмам на памяти Федера это не относилось никогда, но с животными так поступали довольно часто. Предшествовал подобным операциям тщательный мультиинтеллекторный просчет и, если ненужные в зоне животные не представляли критической опасности для дикой природы причесываемой планеты, их отлавливали и отпускали с миром где-нибудь подальше от зоны. Порой животное не годилось для зоны и, мутировав, уже не способно было выжить в родной природе, но чем-то оказывалось ценно - мехом ли, красотой, молоком, ядом. Таких собирали в специальные "вывозные" отделы вивариев и с первой же оказией отсылали в специально для этого приспособленные заповедники. Но часто животных просто уничтожали - тем или иным способом, очень редко вручную, потому что это трудная, грязная и крайне отвратительная работа, к которой куаферы готовятся во время учебы очень усердно, но которую терпеть не могут из-за крепко вбитой с самых пеленок глобальной экологической идеи о "святоприродности".
Куафер - продолжаем отвлекаться все дальше и дальше - с самого начала знает, что его работа как раз и состоит в нарушении законов экологии. А ее главный закон прост и требует от человека стремиться к максимальному и по возможности полному сохранению всего живого, что есть во Вселенной. Идея эта подобна древней библейской заповеди "Не убий". Можно даже сказать, сильно огрубляя и пренебрегая целым морем нюансов, что "святоприродность" есть не что иное, как расширенное толкование этой заповеди. Точно так же, как и заповедь "Не убий", "святоприродность" постоянно нарушается в иногда очень понятных, а иногда очень расплывчатых целях, диктуемых пользой для главного вида - человека. Попытки ее абсолютного применения смогли бы нанести человечеству еще больше вреда, чем попытки абсолютной верности библейской заповеди, когда враг убивает твою жену, а ты сидишь сложа руки и со стонами талдычишь себе под нос молитвы и священные тексты поучений о смертном грехе убийства. Куафер, суть работы которого - менять одну биосферу на другую, принципиально не может следовать идее "святоприродности" ни в абсолютном, ни в практическом смысле. И в этом состоит главная сложность его работы.