Дознаватель

Хемлин Маргарита

Факт, сообщенный мне Зуселем, об имеющемся намерении Довида Басина писать жалобу на мое поведение я оставил под серьезным сомнением. Из опыта известно: кто хочет — тот пишет. А кто говорит, тот не настрочит. Если Басин и грозился, так применял психическую атаку. Рассчитывал, что мне его угрозы станут известны и я дам слабину.

Но какая слабина нужна Довиду? Вот в чем вопрос.

На этот вопрос подходящего ответа у меня не находилось.

Прибыл в Рябину почти через сутки. Постучал в хату Диденко.

При

свете каганца увидел родные и любимые лица жены и детей.

Ганнуся и Ёська спали на полу, на кожухе.

Любочка заверила, что это — самое хорошее. Полная свобода. К тому же кожух толстенный и действует снотворно.

Любочка размещалась на скрыне. Чтоб ноги не свисали, аккуратно приставлена табуретка. Сам хозяин своего места не менял — на печке. Только я сразу обратил внимание: раньше занавески не было, теперь Любочка устроила старику отдельное место отдыха — завесила рядниной. В дырках, штопаную-латаную, но тем и хорошо — поступает свежий воздух.

Все в хате дышало женским теплом и уютом.

Дети не ворохнулись, когда я их приветственно целовал. Сельский сон — самый целебный и крепкий.

Диденко без слов махнул рукой и буркнул, что перейдет в сарай.

Я подступил к Любочке с нежностью, но она отстранилась.

Хотела лечь с детьми на полу, а мне уступить скрыню. Я отдал выбор печке. Чтоб во всю силу вспомнить детство. Раз уж так вышло.

Утром обсуждали хозяйственную часть. Денег, которые Любочка привезла изначально, хватало. Покупали козье молоко, по воскресеньям Любочка ездила на базар и разумно делала покупки. Без баловства. Но и картошка в доме была, и крупа, и хлеб. Ждали урожая: морковки, огурцов, картошки, буряка и так далее по мере времени. Люба успешно засеяла огород под руководством Диденко. Воду носил слепой Петро. Люба положительно отзывалась о нем. Даже с теплотой. Я спросил, не обижается ли жена Петра, что он тут тратит силы.

Диденко хмыкнул. Люба покраснела.

Ганнуся доложила, что тетя Катя тоже помогает.

Вечером приходит и говорит Петру такие слова:

— Йдемо вже додому, сліпенький мій, а то й ночувати тут притулишся. А тебе, убогого, й не проженуть.

Я сделал замечание, что обижать никого нельзя и надо обязательно ночевать дома. А то домашние волнуются.

Адресовался Ганнусе как старшей. На будущее.

Ганнуся внимательно прослушала наставление и нетерпеливо добавила:

— А еще тетя Катя у мамы всегда вечером спрашивает, или не нужен ей еще дядя Петро. Если нужен, так тетя Катя оставит. Ей не жалко.

Я спросил в шутку:

— А мама что говорит?

Ганнуся заявила ответственно:

— Мама говорит, что ей никого не нужно.

Когда дети побежали на улицу, я с шуткой продолжил:

— Ну, Люба, у тебя, кажется, ухажер. Я прямо волнуюсь. Один на печке, так тебе мало. Второго подпустила. Воду носит. Ведрами носит. Носит и носит. Аж через края выливается. Еще я приперся. Не лишний?

Люба собирала миски со стола

и меня не слышала. Смотрела в открытое широко окошко.

Я тоже посмотрел.

Возле тына стоял слепой Петро.

Он крикнул по направлению хаты:

— Ганнуся, Йосип, дядько Петро прийшов, що будемо сьогодні робити? Мамці не кажіть, що я тут, ми таємницю зробим. Халабуду будувати хочете?

Дети радостно бросились к нему. Ганнуся открыла калитку, а Ёська карабкался по тыну и тянул руки. Петро сгреб его на ощупь и крепко поцеловал в щеку. Перетянул на свою сторону. И так осторожно, босые ножки не поцарапал об острые прутья.

Я вышел и громко обозначил себя:

— Здравствуй, Петро. Заходь в хату.

Петро насторожился.

— Михайло? Приїхав? А Люба на тебе так чекала, так чекала. Ото ж радість!

Он подошел ко мне на голос с Ёськой на руках. Протянул руку для приветствия, а хлопчика из объятий не выпустил.

Я сначала принял от него Ёську, поставил на землю. Потом пожал руку.

— Спасибо, что помогаешь семье.

Петро отмахнулся:

— Та шо. Чи воду принесу, чи дрова якісь. Яка з мене користь. Надовго?

— Как получится. Служба.

Я принципиально не отвечал по-украински, чтоб была дистанция. Люди это всегда чувствуют. Дистанция — важнейшая вещь в отношениях.

Из хаты вышла Любочка. На расстоянии я рассмотрел ее по-новому. Она больше похудела, появилась седина. Но в целом вид здоровый, бодрый.

Обратился к ней с предложением: — Хозяйка, давай сегодня вечерком по холодочку сядем під вишню, повечеряємо, соловейко заспіває, а ми з Петром й Миколою Івановичем випємо чарчину по-козацькому звичаю, га?

Незаметно для себя перешел на украинский. И рассердился. Вроде подлаживаюсь под Петра и тутошнюю жизнь. Тьфу. «Вишня». «Соловейко». «Вечеря». Решительно и беспощадно поправился:

— Капочку выпить — не грех. И Катерину позовем.

Люба кивнула.

Спросил Петра, сколько надо денег на самогонку. Он сказал. Я сунул в руку больше. Петро помял бумажки, вернул лишнее.

— Как ты их видишь? Щупаешь?

Петро неопределенно мотнул головой. Я обратил внимание, что повязка на глазах у него фланелевая, из застиранной портянки. Мягенькя. Не тряпкой сделана. Пошита. На привязочках. Я специально на затылок глянул. Подумал почему-то: Любина работа.

С Любочкой состоялся разговор о детях.

Она высказала удовольствие по поводу их здоровья и поведения. Ганнуся во всем следит за братом. Отгоняет от него хворостиной гусей и другое.

Что касается ее личного состояния, так я не выспрашивал. Однако когда пытался ее обнять со всей силой моей к ней любви и уважения, шепнул:

— Любишь меня? Скучала?

На что она ответила не таясь:

— Люблю.

В голове держались ее бредни про заразу, но вопрос я не поднимал. Решил: потихоньку, потихоньку, все пройдет. Абсолютно все, вплоть до заразы.