Драгоценность черного дракона

Вельская Мария

Младший алькон не стал спорить или что-то пытаться доказать — только молча кивнул, не сводя внимательного взгляда с бескровного лица девушки.

— Сай мне тут кое-что рассказал… он имел весьма прелюбопытную беседу с отцом.

Длинный хвост с силой щелкнул по темным камням.

— С Азгаром?!

— А ты знаешь другого кандидата в его отцы? Что делать-то собираешься? Хочешь попробовать провести обряд?

Левый, мерцающий изумрудным блеском, глаз собеседника внимательно уставился на него.

— У меня нет выбора, — он мысленно оскалился, ненавидя эти слова, — придется. Если Храм

все-таки откроет нам врата.

— Это может дорого стоить вам обоим.

— Но без него погибнем не только мы. Я решил. Ты будешь нашим свидетелем, — оборвал он все возражения, жалея лишь о том, что отец ещё не оправился от многовекового заключения даже настолько, чтобы просто с ним посоветоваться.

Он ощущал энергию младшего брата и гончих, слышал, как тихо скулит внизу Ттмара, но даже не попытался им что-либо ответить. Древние темные плиты казались невыносимо скользкими и такими же острыми. Они прорезали дорогую кожу сапог, раня ноги в кровь, которая тут же впитывалась в плиты, но такова была цена для дерзнувших сюда прийти. Будь он сейчас драконом, он бы взвился ввысь, ловя потоки воздуха и приземляясь на специально отведенную для этого площадку в центре храмового комплекса, но…

Ненависть истошно зарычала внутри, скалясь могучим скованным зверем. Без крыльев не сможет полететь ни один дракон, будь он хоть трижды великий. А Йер попросту не мог бы преодолеть проклятье ошейника, да и слишком нестабильна была его психика — он мог навсегда остаться зверем, как уже когда-то чуть было не произошло…

Плиты ложились под ноги, ноша уже не казалась такой легкой, но он продолжал упрямо идти вперед, стискивая зубы. Небо, его бескрайнее небо и обжигающий лицо до слез холодный ветер дарили на миг умиротворение, ощущение, близкое к полету…

Огромные узорчатые двери, наглухо запечатанные много веков назад, задрожали, когда его кровь попала на древние плиты.

Жертва, отданная добровольно… Зверь внутри зарычал — и огромный каменный дракон, закрывающий собой вход, медленно перетек в другое положение, расправляя крылья. Лестница заходила ходуном, вспыхнули ослепляюще-яркие синие огни вокруг словно просыпающегося здания. Где-то рядом заругался, шипя, безумец.

Двери беззвучно разошлись, открывая вошедшему вид на сияющую лунным серебром залу. Как будто и не было всех этих веков. Как будто только вчера он пришел сюда, принимая власть и корону после пропажи отца. Как будто всего пару дней назад Кейнар первым клялся ему в верности… Где теперь те клятвы, если его друг даже в заключении посмел нарушить древнейший закон и попытался обратить айтири? Исконного их врага.

Ноша оттягивала руки, и он ускорил шаг.

Вперед — мимо высоких сверкающих окон, украшенных орнаментом из играющих драконов. Мимо фресок, на которых изображены поля асфодели и альконы, отдыхающие среди цветов Матери. Храм огромен, но сейчас ему нужен только один зал. Встать в темную арку внутреннего портала, дождаться, пока запрыгнет, тяжело дыша, Дьергрэ, и мысленно приказать:

«Ритуальный зал».

По зданию прошла волна тепла и мелодичный женский голос счастливо прозвенел:

— Смерти и душ, мой Повелитель! Как долго я вас ждала!

Храмовая сущность уцелела…

— Быстрее, — скрипнул зубами, но

они уже переместились. Воздух мигнул, потемнел, сгущаясь, и снова разошелся, оставляя их всех в огромном полутемном зале.

Здесь было куда более пыльно, и только на самом верху, под высоким сводчатым потолком, виднелись небольшие оконца.

Помещение казалось пустым и заброшенным, и только в центре зала стояла высокая статуя мужчины, распростершего огромные драконьи крылья чернее ночи над белоснежным камнем алтаря, по которому то и дело пробегали сиреневые искры.

Дьергрэ сделал шаг — и вдруг упал на колени, как подкошенный.

Мальчишка был здесь последний раз, заключая брак… не самые лучшие сейчас воспоминания…

— Отец Великий… — исступленный, больной шепот и слезы, скупые слезы на глазах.

Сердце противно сжало. Кинъярэ отвернулся, низко кланяясь статуе.

Осторожно высвободил одну руку, привычным жестом отдавая ей честь.

— Morte est mortely ssun tae!

Воздух буквально зазвенел от выплеснутой им энергии. Ещё шаг. Голову резко повело и мужчина опустился на колени, не выпуская драгоценной ноши. Алтарь замерцал ещё сильнее, разгоняя темнеющие потоки силы по залу и статуе. Четыре факела — каждый на своей стороне алтаря — вспыхнули ослепительно белым пламенем.

Тишина. Лед тела под пальцами, утекающая жизнь и отчаянные, надрывные стоны за спиной.

И запах… одуряющий запах миндаля, лилий и тьмы — той, что с привкусом крови. Запахи Отца и Карающего. Сердце пронзает острая, на выдохе боль — и в этот момент огромные чёрные крылья статуи шевелятся, медленно распахиваясь во всю ширь. Словно чуть приподнимается искусно вытесанный в камне капюшон, словно сдвигается рука, указывая пальцем на потемневший до темно-фиалкового цвета алтарь.

Йер движется первым — как сломанная марионетка, рваными движениями шагая к Крылатому. Его руки дрожат — но он крепко удерживает охапку белоснежных лилий. Откуда только взял? Мужчина падает на колени снова, осторожно рассыпая цветы у подножия мерцающей статуи, отчего горло сводит судорогой. Это Он должен быть первым, но… сейчас он лишь проситель.

Ярко-белый свет льется из статуи в коленопреклоненного алькона, укутывая его в ослепительный кокон, вызывая на губах подобие горькой улыбки. И сейчас ему уже почти не страшно. Когда веки младшего алькона трепещут, медленно приподнимаясь и обнажая непроглядную черноту, Кинъярэ низко кланяется, стараясь не слишком сильно шевелить при этом свою ношу.

И не поднимает голову до тех пор, пока тонкая сильная рука не хватает его за волосы, заставляя задрать голову. На неподвижном лице палача змеится непривычно-снисходительная улыбка.

— Какое слабое тело… — сильный голос прокатывается эхом по залу, заставляя трепетать каждую клеточку сущности, — но хоть такое. Ты пришел, первый сын. Не раньше и не позже. Тогда, когда это было предназначено.

Он прикусил язык, чтобы не сказать все, что думает об этих ксаровых предназначениях, но, конечно, его услышали, больно дернув за волосы.

— Будь почтительнее к тому, чего не понимаешь, гордец. За то уже и пострадал.

— Мой Господин…

— Я знаю твою просьбу. Знаю все, что произошло и все, что ты хочешь мне сказать.