Драккары Одина
Шрифт:
— Знаешь, когда я увидела Боргни, то вспомнила о древних жрецах, друидах, — начала она, мысленно возвращаясь в свое прошлое. — Их сейчас не найти в нашей земле, но когда-то они имели большую власть.
— Что же с ними случилось? — спросила Хельга, взглянув на наложницу. — Я слышала, что вы поклоняетесь одному богу?
— Это правда, — кивнула Бранжьена, теребя застежку на своем платье. — Но друиды — это язычники, сохранившие свою веру еще с тех стародавних времен, когда франкский король Хлодвиг из рода Меровея со своими воинами пришел в Галлию с берегов реки Рейн... У города
— По звездам? — заинтересовалась Хельга. — Боргни когда-то говорила мне, что наши судьбы указаны на небе. Но она ничего не объяснила.
— Я тоже мало что знаю об этом...
— А скажи, Бранжьена, — Хельга впервые назвала ее по имени, и это показывало, что лед недоверия в их отношениях начал таять, — откуда Халвард и ярл Свен узнали о Боргни? Ведь мы жили так уединенно и ни с кем не общались?
— Несколько недель назад в Хорнхоф пришли двое: старый викинг и с ним юноша помоложе тебя. Халвард говорил мне, что старый викинг рассказал ярл у о колдунье в лесу напротив Скалы отчаяния...
— Старый викинг? — переспросила Хельга, затаив дыхание. — Хафтур? Его звали Хафтур?
— Не знаю, — пожала плечами Бранжьена, не совсем понимая интерес девушки.
— А юноша? — продолжала допытываться Хетьга. — Его звали Олаф?
— Похоже, что так, — начала вспоминать Бранжьена. — Этот Олаф... Они ведь хотели помочь ярлу Свену поймать вервольфа, объявившегося в Хорнхофе.
— Как помочь?
— Не знаю точно. Тут много всего произошло. И в конце концов исчез Эйнар, племянник ярла Свена. Думают, что он и есть вервольф...
— Они были тут... — бормотала Хельга, дотронувшись до своего лба. Она чувствовала, что в теле ее будто завелся червь. Маленький червь, который гложет изнутри. — Он не мог меня предать, не мог...
— Кто? Кто? — встревожилась Бранжьена, внимательно посмотрев на девушку. — О ком ты говоришь?
— Голова, у меня ужасно болит голова... — пробормотала через силу Хельга и упала на пол.
В этот момент дворе послышались голоса. Это вернулись Халвард Рябой и его траль.
Войдя в дом, он увидел Бранжьену, склонившуюся над бесчувственной Хельгой.
— Что с ней? — Халвард был по обыкновению пьян и заподозрил какой-то обман.
— Она больна, — откликнулась Бранжьена. — У нее жар...
Карну снилось, что легаторий Ипатий, довольный его работой, отмерил ему несколько унций серебра и прибавил пару солидов, золотых монет, принятых к обращению в Константинополе. Карн передал ему, что один из торговцев мехом, прибывший вчера на корабле из Понта Эвксинского, имеет какие-то тайные сведения о замыслах скифского князя, стоявшего со своей дружиной у самого устья Борисфена. Скифами византийцы называли руссов, тех самых, откуда родом был этот гнусный мальчишка, Меченый, утонувший в море некоторое время тому назад.
Получив деньги, Карн отправился в квартал
Но внезапно имперского соглядатая прошиб холодный пот. Он протянул руку, чтобы дотронуться до обнаженного тела персиянки, но ладонь его ощупала вместо женских прелестей какую-то шершавую скользкую пузырчатую кожу... Он посмотрел туда и замер, не в силах пошевелиться. На месте девки сидела большая противная жаба и открывала рот, говоря человеческим голосом: «Ты, Карн, глупец! Думаешь, что вода скрывает следы, а следы остаются на твоем лице!..»
Карн проснулся в тревоге, так как верил в вещие сны. Но он никак не мог разгадать смысл этого сна. Меченый и Хафтур мертвы. В этом нет никакого сомнения. Ведь не было еще на земле такого человека, который бы утонул, а затем вдруг ожил...
Ранним утром Карн увидел во дворе финна Айво, который нес ягненка, жалобно блеявшего в его руках.
— Куда ты несешь его, Айво? — спросил Карн, все еще находясь под незримой властью кошмарного сна.
— Он сломал ногу, — ответил Айво, опустив глаза. — Госпожа Гейда приказала зарезать его и зажарить на вертеле.
— Из него получится хорошее жаркое, — пробормотал Карн, давно мечтавший о куске жареного мяса.
Селедка, которую он ел каждый день, изрядно надоела. Но делать нечего, его удел — жалкая жизнь раба и не было никакой возможности изменить ее. Ему никогда не переплыть море, и Константинополь — ускользающий призрак прошлого, навсегда утрачен для него...
Карн вернулся в свой угол и достал чашку, чтобы приготовить себе скудный завтрак. Покрутившись по своему убогому жилищу, он вдруг застыл как статуя римского цезаря из византийского дворца. Ужас холодной невидимой дланью сковал его тело. В чашке он увидел неизвестно откуда взявшуюся жабу, точь-в-точь такую, какая была в его сне! А ведь лето давно прошло!..
Карн не успел ничего сообразить, и тут заметил тень на пороге. Это был Айво.
— Чего тебе? — недовольно спросил Карн, не любивший свидетелей его неудач. Но они были все равны здесь, бесправные трали, живущие только за кусок хлеба.
— Госпожа Гейда зовет тебя, — сказал Айво и вдруг обратил внимание на то, что бывший житель Миклагарда будто хочет что-то заслонить от него, что-то, укрытое за его спиной.
Финн был упрям, и любопытство взяло в нем верх. Он сделал вид, что собирается уйти, а сам неожиданно для Карна переступил порог, отклонившись влево. В следующее мгновение он увидел за спиной замешкавшегося Карна чашку, из которой выползала большая жаба. Карн, перехватив взгляд финна, побледнел и хотел вытолкнуть его вон. Но Айво был физически сильнее и легко отклонился от толчка, крепко схватив Карна за плечи.