Драко Малфой и Невозможное счастье
Шрифт:
– Все прекрасно, - улыбнулась Сольвейг.
– Вид у тебя как у обкурившейся, - заметила Блэйз.
– На себя посмотри, - лениво парировала Сольвейг. – Где Мара?
– Мммм… - сказали одновременно Нора и Блэйз.
* * *
И целый вечер все было прекрасно. Они нашли Мару в Большом зале за ужином без каких-либо признаков расстройства; впрочем, с Марой периодически случалось
то, что Сольвейг называла «припадками одиночества», а Нора – с умным видом – латентным
А Блэйз просто крутила пальцем у виска. Она вообще отличалась чрезмерным здравым смыслом.
Никто Сольвейг не расспрашивал – по шестилетнему опыту общения с ней подруги знали, что занятие это бесполезное, что сначала она будет долго уходить от
прямого ответа, а когда ее допекут – просто замкнется в гордом партизанском молчании. По причине малости лет Сольвейг еще не владела в совершенстве
малфоевским искусством уводить разговор с неприятной темы. Тем более что и особой нужды расспрашивать не было…
Весь вечер Сольвейг светилась, словно и в самом деле была солнцем.
Утром следующего дня она исчезла.
А после завтрака появилась, мрачная, как туча, объявила, что идет в трофейный зал тренироваться, на робкий вопрос Норы «А как же занятия?» наградила
подругу убийственным взглядом и ушла, не заботясь о том, последовал ли кто-нибудь за ней.
Они пошли, конечно…
* * *
Любовь к черноволосой стерве мисс Паркер была ошибкой – и мимолетной, потому что Снейп вовремя понял это; но она подарила тогда еще не профессору дочь.
Любовь к рыжей умнице Лили Эванс – подарком, прекрасным и светлым, но совершенно бессмысленной; ее результатом стала потеря брата.
Любовь к белокурой красавице Сольвейг Поттер-Малфой слишком долго грела его душу. Приятно лелеять себя мечтами, но не тогда, когда их неосуществимость
начинает разрывать тебе сердце. Да, он знал, что может нравиться, и уже нравится девушке. Но что будет через десять лет, через двадцать, когда он станет
стар даже по колдовским меркам? Снейп знал – это чувство последнее, и предательства со стороны Сольвейг он не вынесет. А оно случится, и некого будет
винить.
Лучше пусть будет больно сейчас, когда он готов к боли.
* * *
Сольвейг открыла глаза и минуты две лежала не шевелясь, привыкая к темноте, слушая сонное дыхание соседок по комнате. Особой нужды таиться не было – никто
из старшекурсниц Слизерина не страдал бессонницей, - и тем не менее Сольвейг очень тихо перегнулась через край кровати и извлекла из-под нее небольшого
формата тетрадь в черной обложке. Надежно закрывшись пологом и закопавшись для верности под одеяло, она раскрыла тетрадь. Вспыхнул неяркий синеватый свет.
Из корешка тетради девочка извлекла карандаш, помусолила его и сурово уставилась на
Гипноз девственно чистой бумаги продолжался минуты три. Наконец карандаш мягко опустился на лист, и неровные графитные строчки побежали по белому полю…
Ярко и тепло горит камин, и в его свете два полуголых мальчишеских тела блестят, словно смазанные маслом. Пахнет горящими яблоневыми дровами, розами, и
еще чем-то сладким, похожим на парфюм с тропическими мотивами.
Лицо темноволосого юноши серьезно, а в глазах – предвестие жестокой обиды, но то ли второй юноша, яркий блондин, этого не видит, то ли начисто игнорирует
– его губы кривятся в насмешке.
– Мечты у тебя, Поттер…
– Но ты же тоже хочешь детей!
– Чтобы у меня под ногами вечно путалось крикливое капризное создание, которое к тому же будет отнимать половину твоего внимания? Спасибо, это мечта всей
моей жизни. Просто не представляю, как я жил до сих пор.
– Драко!..
– Внимательно слушаю.
– Ты не любишь детей?
– Я похож на педофила?
– Я серьезно!
– Мне и взрослые-то не очень нравятся, должен сказать…
– Малфой!
– Да ради Бога, Поттер, заводи детей, хоть десять! Но воспитывать их будешь ты.
– Еще бы, я же хочу, чтобы они выросли нормальными!
– Ах ты, зараза!
– Твоя школа, Малфой.
Дальше Сольвейг не смотрит и не слушает. Она знает, что будет дальше – она читала этот дневник от корки до корки, и не один раз. Только последняя страница
ей не дается – Сольвейг пробовала писать на ней и чернилами, и кровью, и карандашом, и даже шариковой ручкой. Ничего, кроме обугленного листа…
Сольвейг открыла предпоследнюю страницу и медленно вывела на ней «Папа Драко, 20 апреля 2016 года, 02.45». Буквы медленно растворились в странице, а затем
лист превратился в картинку: Драко в кресле читает книгу. Сосредоточенное лицо, чуть растрепанные короткие волосы… Вот он улыбнулся…
– Ты меня не любишь, - тихо сказала Сольвейг картинке и медленно закрыла тетрадь.
– Ничего удивительного.
Сольвейг не закричала только потому, что от изумления у нее перехватило дыхание. Оказалось, что на краю ее кровати сидит высокий мужчина, светловолосый,
тонколицый и удивительно знакомый.
– Учитывая обстоятельства твоего рождения, девочка… - блондин изящно передернул плечами, словно говоря – что поделаешь? – Не думай, что Драко злой. Но так
уж вышло, что он любит только одного человека. И не имеет значения, что этот человек давно мертв. Кроме того, твоя мать…
– Моя мать? – наверное, сначала все-таки следовало поинтересоваться, кто такой этот знакомый незнакомец, которому известно слишком много, но этот вопрос
вырвался у Сольвейг помимо воли.