Дракон, эрл и тролль
Шрифт:
К счастью, завтра его роль закончится. Сегодня день святого Иоанна Богослова. А завтра — день Избиения младенцев и детская церковная служба. После этого маленький епископ превратится в обычного ребенка. А пока его голос пронизывал черепную коробку Джима от уха до уха, и к нему вернулась головная боль. Джим недовольно откинулся на спинку стула. Еще одно блюдо. И действительно, слуга поставил перед ним чашку. Джим с отвращением уставился на ее содержимое. Оно выглядело привлекательно: переплетение золотистого, красного и белого, напоминающее жидкий пудинг или
Блюдо оказалось на удивление приятным и очень сладким. Сахар неожиданно пробудил аппетит, который Джим, кажется, потерял часа два назад. Красным цветом блюдо было обязано айве, а золотистое и белое оказались медом и взбитыми сливками. Фокус заключался в том, чтобы подцепить все три компонента одной ложкой. Джим обнаружил, что быстро опустошает чашку, — сахар помог ему прийти в себя.
Однако его настроение не исправилось.
— Посмотри на этих, за длинными столами, — проворчал он Энджи, — они заставили меня пить и петь с ними всю ночь! Вот уставились!
— Ничего подобного, — утешающе прошептала Энджи. — Никто из них даже не смотрит на тебя. Кстати, ты хочешь лечь сразу, как вернешься в комнату?
— Хочу.
— Тогда почему бы тебе не перенести свой матрас в комнату Брайена? Он еще задержится здесь и, наверняка, легче переносит храп, чем мы.
— Сегодня я не буду храпеть, — пообещал Джим.
— Не обязательно. Кроме того, если ты переселишься к Брайену, мы с Робертом не будем тебя беспокоить. Да, сиди же еще…— Ее последние слова были вызваны тем, что Джим начал подниматься.
— Как, еще? — проворчал Джим.
— Выпей немного вина с пряностями. Джим содрогнулся. Он избегал пить даже из своего кубка, в котором было больше воды, чем вина. Но все-таки заставил себя проглотить немного вина с пряностями из квадратного кубка, который перед ним поставили.
— А теперь улыбнись, — пробормотала Энджи. — Хорошо. Вставай. Поцелуй меня… Нет-нет, Джим, в щеку, Джим… в щеку! Ну и манеры! Мы же на людях. А теперь иди.
И Джим ушел.
Он медленно, с восхитительным ощущением свободы и отсутствия всякой спешки выплывал из глубокого сна. Лишь где-то на краю сознания пробуждалось предчувствие беспокойства. Это чувство постепенно вылилось в воспоминание, что он проспал ночь в комнате Брайена, а не в своей — с Энджи, Робертом и служанками.
Он не спешил открыть глаза. Он явно проспал час, когда обычно просыпался. Брайен, наверно, давно ушел, поднявшись и одевшись тихонько, чтобы не побеспокоить друга. Добрый старина Брайен! Что же касалось дел на сегодня, то не намечалось ничего особенного. Может, стоит остаться в постели и продремать весь день.
Но тело имело явно другие намерения. Казалось, оно твердо решило проснуться, нравилось это Джиму или нет. Он неохотно открыл глаза, но яркий луч солнца, проникавший сквозь бойницу в стене, заставил его зажмуриться.
Медленно и осторожно он вновь открыл глаза. Когда зрение вернулось к нему, он заметил человека, сидящего совсем рядом за столом. Еще через несколько секунд он понял, что это Брайен, полностью
Да и что особенного он мог увидеть, только кровать и пару стульев…
— А, Джеймс, — приветливо проговорил Брайен, — проснулся?
Джиму очень хотелось ответить «нет», но здравый смысл подсказывал ему, что трудно отрицать этот факт, тем более что глаза его открыты и он смотрит на Брайена.
— Да, — ответил он и обрадовался, что его голос звучит нормально, а не хриплым вороньим карканьем, как в прошлое утро.
Свет из бойницы в стене все еще резал ему глаза. Джим свернул матрас, прислонил к стене, уселся на него и снова натянул на себя одеяло. В комнате было прохладнее, чем ему показалось сначала. Сидя на матрасе, он разглядывал Брайена.
Солнечные зайчики все еще плясали у него перед глазами, и, пожалуй, только они и освещали комнату, потому что солнечный луч, проникавший через бойницу, предназначенную для лучника, был очень узок.
Джим заметил, что Брайен еще не одет для охоты на лис или соколиной охоты. Он сидел в одной рубашке, домотканой, из ярко-зеленой шерсти, достаточно плотной, в двадцатом веке ее назвали бы свитером, но в эту эпоху она считалась легкой одеждой, в которой мужчина, считающий себя благородным человеком, не мог чувствовать себя прилично одетым.
— Не хочешь ли ты чашечку этого горячего питья, как там его называют? А, чаю, его пьет Каролинус.
— Чаю? — повторил Джим.
Затем он заметил на столе большой кожаный кувшин, на котором почерком Энджи было написано: «Кипяченая вода». Слух подсказал ему, что бульканье исходит от стоявшего на огне в камине дорожного чайника.
Кофе в Англии еще не знали. Но у Каролинуса имелся чай, и Энджи удавалось время от времени выпрашивать у старика немножечко чайного листа. Каролинус твердо отказался объяснить Джиму, как магически получить кофе или чай, и не пожелал сказать, почему. Наверно, из-за того, что другие маги не одобряли его чаепитии. Но это была только догадка Джима.
Одна из причин, почему Джим тосковал по двадцатому столетию, заключалась в том, что он любил пить по утрам горячий напиток. Лучше всего кофе, а за неимением его — чай. Какао тоже пошло бы для разнообразия, но о нем в эту эпоху и не слыхали.
— Конечно. Спасибо, Брайен, — ответил он.
— Что ж, тогда, может, ты будешь настолько любезен и сам приготовишь его. Энджи показала мне, как это делается, но я не уверен, что мне…— Голос его дрогнул.
— Буду только рад.
Джим поднялся с небольшим напряжением, но гораздо легче, чем вчера утром. Он подошел к чайнику, перенес его на стол, нашел чашку с мешочком чая, — Энджи зашивала чайные листья в маленькие мешочки из редкой ткани. Это было очень удобно, особенно в дороге. Дома же, в Маленконтри, они заваривали чай в маленьком чайнике.