Дракон Фаунил
Шрифт:
Лайам понимал, что для визита к Виеску час слишком ранний, но он боялся спать, боялся, что Кессиас арестует Лонса прежде, чем он, Лайам, успеет раскрутить новую ниточку и хоть как-то выгородить актера. Лайам беспокойно поерзал на тюфяке, соображая, чем бы таким заняться до того времени, когда можно будет отправиться в Норсфилд, и в конце концов, утомленный похмельем и треволнениям минувшей ночи, крепко уснул.
Он как-то сразу очнулся от сна, в ужасе вскочил с тюфяка и подбежал к окну. Солнце пока что стояло невысоко. Похоже, он проспал всего несколько часов.
Посреди комнаты на полу лежал сложенный вдвое листок бумаги – белоснежной, хорошего качества. Очень смахивающей на ту, какую он купил для себя. Прежде, похоже, его скрывал полумрак, но сейчас на листок падало солнце. Нахмурившись, Лайам присел и подобрал находку. Листок не был надписан. Лайам развернул его с такой осторожностью, словно оттуда могло выпрыгнуть опасное существо.
Морщась, он дважды прочел коротенькую за писку. Почерк был неуклюжим, буквы – неаккуратными, правописание – просто ужасным, а содержание – мучительным.
«Я знаю, что вы не подведете меня, мастер! Только не вы! Умоляю вас, поговорите с эдилом! Я клянусь – мой брат невиновен!»
Подписи под запиской не было, но она и не требовалась.
Из груди Лайама вырвался звук, схожий с рычанием льва. Он едва не смял записку, но в последний момент передумал и бросил листок на стол. Не долетев до цели нескольких футов, листок порхнул вниз, словно раненый голубь, и упал на пол.
Лайам пронесся мимо служанки, шарахнув шейся от него в сторону очага, и вылетел на улицу, застегивая на ходу пояс и неуклюже заправляя брючины в сапоги. Взгляд на небо заставил его на миг умерить шаги. Стояло прекрасное утро, достаточно холодное, чтобы подморозить следы влаги, оставшиеся на его одеянии после поспешного умывания. Небо было нежно-голубым, без единого пятнышка. Правда, вдали, над морем, громоздились каскадами черные тучи, и Лайам понял, что во второй половине дня разразится шторм.
Впрочем, это его не очень обеспокоило. Лайам сейчас способен был думать лишь о собственной глупости и об обязательстве, которое он, как последний идиот, взвалил на себя. Лайам скрипнул зубами и понесся по улице, словно рассерженный вихрь, проклиная свою мягкотелость. Попрошайки, словно чуя злость, кипевшую в нем, спешили убраться с дороги, но Лайам ничего этого не замечал.
«О боги, пускай аптекарь скажет мне что-нибудь важное!»
Лайам цеплялся за соломинку и сам это понимал, но у него не было иной возможности отыскать нечто, способное если не указать на истинного убийцу, то хотя бы обелить Лонса.
Когда Лайам появился на пороге аптеки, Виеску побелел – это было заметно даже невзирая на лохматую бороду, почти скрывавшую его сморщенное лицо, – и задрожал. Списав эту реакцию на свой мрачный вид, Лайам решительно подошел к прилавку.
– Иерарх, – обеспокоено прошептал аптекарь, – что заставило вас снова явиться сюда?
– Вчера я говорил с эдилом, и он рассказал мне кое-что, касающееся вас.
– Ну да, само собой, но ведь это еще не повод…
Лайам оборвал лепет аптекаря. Он не намерен был тратить время на болтовню.
– Эта
– Да, иерарх, – покорно подтвердил Виеску. Он окончательно сломался и отвечал на вопросы с куда большей готовностью, чем прежде.
– И снова просила у вас сантракт?
Виеску кивнул.
– И вы ничего ей не продали?
– Нет! Я ведь уже говорил! Я не торгую такими вещами!
– Но она напугала вас?
Виеску ошарашено воззрился на посетителя.
– Она напугала вас. Эдил сказал, что вы были испуганы.
– О, пустяки, – попытался отнекиваться Виеску. – Я просто…
– Она угрожала вам?
– Ну, возможно, она была несколько разгневана, но все это пустяки. Понимаете, она…
Лайам окончательно убедился в том, что аптекарь лжет. Женщина явно угрожала ему. Но Виеску не желал в этом признаться. Лайам решил пока махнуть на это рукой.
– Понимаю, понимаю. Тогда у меня к вам будет еще один вопрос, последний.
Виеску вздохнул с облегчением, и Лайаму сделалось любопытно, что означал этот вздох. И вообще, аптекарь очень переменился. Благочестивость, чуть не сочившаяся у него из ушей, куда-то исчезла, равно как и вчерашняя склонность отделываться общими фразами. И все же Виеску явно боялся выложить все карты на стол.
– Сантракт используется только для… прекращения беременности, верно?
– Да, иерарх.
– И только в малых дозах?
– Да, иерарх.
– А что произойдет с человеком, которому дадут очень большую дозу? Может ли он от этого умереть?
На лбу аптекаря проступила испарина. Лайаму стоило немалых трудов сохранять спокойствие. Что заставляет Виеску так нервничать?
– Так как – может?
– Я слыхал нечто подобное, – запинаясь, не громко произнес Виеску. Лайама затопила жаркая волна надежды и облегчения. Он явно нащупал какую-то ниточку. Ее нельзя упустить.
– Сколько сантракта хотела получить эта женщина?
Аптекарь подался вперед. Глаза его удивленно округлились, словно он не вполне понял смысл вопроса.
– Я хочу знать, хватило бы той дозы, которую она желала купить, чтобы убить человека? – пояснил Лайам.
– Но… но ведь мастера Танаквиля закололи – разве не так?
Лайам пожал плечами, всем своим видом показывая, что вопрос не имеет смысла.
– Это, собственно, неважно – вы ведь не продали ей сантракт. Вы такими вещами не торгуете, верно?
За этой зацепкой явно крылось нечто гораздо большее, чем Лайам смел надеяться, и он не удержался от того, чтобы не подбавить в свой голос едкой иронии. Виеску мгновенно замотал головой.
– И конечно же, вы по-прежнему не знаете, кто такая эта особа?
Виеску снова замотал головой. Сейчас он явно предпочитал обходиться жестами, поскольку не доверял собственному языку.
Лайама это не волновало. Перепуганный вид аптекаря натолкнул его на множество новых идей, точнее, эти новые перспективы были порождены отчасти некоторыми открытиями, которые он только что сделал, а отчасти стоящей перед ним необходимостью оправдать Лонса.