Драконье лето
Шрифт:
Скрипа двери я тоже не услышала. И очнулась лишь мигом позже, когда тело стянули веревочные петли.
— Любопытный рисунок, — раздался голос Марека. — Похоже, нам стоит кое-что обсудить.
ГЛАВА 3
Квентин
Ветер бил в глаза. Первые минуты я осторожничал, боясь, что крылья переломятся от непривычной тяжести, но Вельер мерно летел впереди, и я скоро приноровился к его темпу.
Неужели Вельер так и будет задавать ритм?
А, неважно! Я стал собой, я в небе — впервые за много недель. Осеннее солнце
Горизонт вдруг немыслимо отодвинулся: впереди показалось море. Я задохнулся: от одной мысли, что я буду лететь над полосой прибоя, меня повело, голова закружилась, и я ринулся вниз, чуть не задевая животом серо-черные скалы.
Вельер качнул крыльями, поворачивая к полуразрушенному замку. Огромная четырехугольная башня, люк на крыше, зубчатое ограждение — постой-ка, откуда я все это помню? Неужели?..
…Я стою на крыше замка. Море так далеко внизу, что даже пены не видно, а за дальними скалами садится солнце. Все вокруг темно-розовое, как мамина улыбка — только она теперь редко улыбается.
— Смелее, Квентин, — говорит за спиной папа. — Я рядом.
— Но я ведь упаду!
— В этом весь смысл.
Нет уж. Я скрещиваю руки на груди, отрицательно качаю головой и делаю шаг назад. Ни за что.
И тут под ноги подворачивается карниз.
В ушах свистит. Я кувыркаюсь между крышей и морем, уже совершенно не представляя где что и, зажмурив глаза, жду, когда соленая вода наполнит нос, рот и уши. Но воздух коварно ударяет снизу, деревянной подушкой ложится под грудь, и я больше не кувыркаюсь — барахтаюсь, но не падаю.
Рядом хлопает парус. Раз, другой — почему, если на море нет ветра? И почему так громко, если до воды я не долетел?
Я осторожно приоткрываю глаза. Там, где минуту назад были руки, мерно дышат огромные крылья, и я замираю от восторга: неужели мои так выросли?
— Твои, — смеется папа. Он делает круг подо мной и возвращается. — Полетим к скалам или вернемся в замок?
Я поворачиваю голову и смотрю на скалы. Далеко.
Но не кончаться же чуду? Ни за что!
Я взмахиваю крыльями, и дорога сама ложится передо мной.
Вокруг сиреневые сумерки, воздух скользит и уходит вниз, как лыжня в горах глубокой зимой, а иногда сердце проваливается в яму, делает кувырок, и хочется поймать себя за хвост, снова и снова, оттолкнуться от папиной спины и взлететь к облакам. А потом, когда наступит ночь, сидеть на крыше, завернувшись в одеяло, пить молоко и смотреть на звезды.
…Солнце высоко, а мамы нет. И папы нет.
Я выбегаю из дома на траву. Я знаю-вижу-ощущаю, что стоит раскинуть руки и закричать, земля уйдет из-под ног, голова закружится, лужайка взметнется косым холмом, а тело вытянется в певучую струну. Тень огромных, в дом, крыльев накроет солнечный клевер, и страх уйдет вниз вслед за верхушками сосен.
— Квентин! — окликает тетушка. — Завтракать!
Но не сегодня. Я же обещал.
…Я вздрогнул, приходя в себя. Верхушка башни темнела совсем близко, и я с усилием развернулся: Вельер взял много
Вельер пролетел под одной из арок, ловко избегая брызг. Я миновал колоннаду, сделал петлю, разворачиваясь, и с неохотой сложил крылья.
Лететь к Вельеру, задевая своды и арки, было невозможно. Я вздохнул и тронулся в путь, царапая когтями камни.
Вельер задумчиво смотрел на меня. Он уже успел одеться: из кожаного мешка, что он нес в когтях, появился плащ и короткая туника.
— Каково это — так долго не летать? — спросил он, когда я подковылял к нему и упал на бок, возвращаясь.
— А то вы не знаете, — выдохнул я, лежа на спине. — Восторг и горечь одновременно. Кажется, что вот-вот переломится спина, но земля подталкивает вверх, и я снова властелин мира… нашего мира.
— Твоего мира. «Нашего» — это вежливый ответ. Когда становишься собой, видишь мир своим и только своим; иное невозможно. — Вельер протянул мне сверток с одеждой. — «Мое!», «мой мир», «мой путь». Это в подсознании. В крови.
Я подхватил тунику.
— Спасибо.
— За это не стоит благодарить, — негромко заметил Вельер, и я на секунду почувствовал себя неотесанным болваном.
— В том замке я учился летать, — неожиданно для себя сказал я.
— Я тоже, — он улыбнулся впервые со времени нашего знакомства. — И твой отец. И Рист. И… — Вельер замолчал. Жесткие складки у губ стали глубже.
— И моя жена, — с усилием закончил он.
Мои брови взлетели вверх.
— Я думаю, без этой истории разговора не получится, — спокойно продолжил он. — Когда-то, двадцать пять лет назад, мне очень повезло. Мы любили друг друга, не расставались ни на минуту, летали над морем наперегонки… В одну из прогулок у нее судорогой свело крылья, и она упала в воду. Я вытащил ее сразу, но до замка было почти два часа пути, и… Я затопил все камины, но она так и не смогла отогреться.
— Я сожалею… — тихо сказал я. — Но то, что произошло потом, — как вы могли? Зачем?
— Глупые счастливые девчонки, которые прыгали ко мне в постель? — Вельер смотрел на меня без улыбки. — «Драконьи невесты» — так, кажется, их звали в городе? Потом, когда в моем замке горели картины, а сам я ютился в какой-то хижине, я думал: что тогда на меня нашло? Горе? Понятные мужские желания? Или морская вода пригасила огонь, а с ним — сострадание и здравый смысл?
Он выпрямился. Замер на невидимой грани между морем и камнем.
— Собственно говоря, я оправдываюсь, а повелитель не оправдывается. Но сейчас и здесь это нужно. Речь идет о женщине, Квентин. Об обычной, хорошей женщине, которая никогда в жизни не знала магии. Марек, ее младший брат, был моим учеником. Она меня спасла. Выслушала, помогла сохранить голову. И я ей отплатил…
Он надолго замолчал. Сейчас, когда он смотрел вдаль, обхватив левой рукой колонну, он чем-то неуловимо напоминал Далена. Неужели мы все такие? И у каждого на душе лежит непростительное, вина, которую не забыть и не искупить? Поступок, совершенный в исступленной горячке или на холодную голову?