Драконов больше нет. Дилогия
Шрифт:
Кроме загадочной змеиной княжны мою голову занимали так же мысли о таинственной просьбе Граба, и не только его. Воспоминания о недавнем прошлом сплетались с другими, которые я столько времени старательно пыталась забыть. Тихое возмущённое бормотание Смарта о том, что я идиотка, ни за что, ни про что свалившаяся ему на голову, от размышлений меня совершенно не отвлекали. Я его просто не слушала. Мысленно унеслась в то далёкое время, когда о свободе приходилось лишь мечтать. Удивительно, как прожив почти два года взаперти практически без общения, я умудрилась не сойти с ума, особенно если учесть царящую вокруг меня атмосферу неприязни, временами переходящую в ненависть. Даже слуги от меня шарахались, боясь схлопотать наказание за сочувствие к изгою, а то и попасть в пресловутые «застенки» мудрецов. Меня кормили, одевали и мыли обычно в гробовой тишине, опасаясь, лишний раз заглянуть в глаза. Родители навещали каждый день, чего раньше никогда не было. Но они не снисходили даже до элементарных приветствий. Скорее всего, просто проверяли,
Когда принесли безвкусное, богато расшитое золотом, выходное платье, я даже не знала, как к этому жесту отнестись. Заподозрить родителей в такой глупости, как устроение праздника в мою честь, было бы с моей стороны верхом легкомыслия. Приёмы у нас случались крайне редко и, уж во всяком случае, не по такому ничтожному поводу. Когда меня пригласили пройти в гостиную, я, казалось, была готова к любым неожиданностям, включая собственную смерть. Вот только встречи с Конрадом никак ожидать не могла. Помню, подумала, встретившись с ним глазами:
— Уж лучше на плаху.
Председателя Совета мудрецов в нашем мире знали все. Мне даже доводилось его видеть в храме науки во время каких-то празднеств, правда, мельком. Я, как и все, боялась Конрада до икоты. Только, в отличие от господ учёных, не преклонялась перед его гениальностью. Никогда даже в самых страшных кошмарах не предполагала, что мне выпадет сомнительная честь беседовать с ним лично. Не могу судить о его характере, но, как говорится, земля слухами полнится. Да и тот факт, что учёные стремились подражать его бесчувственности, говорил совсем не в его пользу. Внешне же он был страшен. Высокий, буквально возвышающийся над окружающими, мудрец был одет в тёмно-серый костюм, чёрную рубашку и чёрный длинный плащ. Руки, затянутые в кожаные перчатки, показались огромными, будто молоты. На ногах сапоги — странные, непривычно высокие, значительно выше колен. Тело непропорционально: выпуклая грудь, уродливо нависающая над впалым животом, и устало опущенные широкие плечи. Руки он держал скрещёнными на груди, словно защищаясь от чего-то, или прикрывая своё уродство. И всё же несуразное тело скрывала одежда. Голова же, лишённая волос, была обнажена. Спокойно смотреть в лицо Конраду обычно не мог никто. Испещрено шрамами, оно выглядело так, словно все его фрагменты попали к хозяину от разных людей, после чего были соединены и сшиты подобно лоскутам старого покрывала. Даже отдельные участки кожи по цвету немного отличались друг от друга. Я бы не удивилась, узнав, что так оно и есть, ведь о занятиях учёных мне теперь было известно не понаслышке. Так что создать себе новое тело, имея в своём распоряжении неиссякаемый запас доноров, этому мудрецу вполне по силам. Но больше всего пугали в нём глаза. Вот они вряд ли могли принадлежать кому бы то ни было ещё. Тёмные, почти чёрные, как будто лишённые зрачков, они глядели пытливо и в то же время равнодушно, заглядывали в самую душу, читая там, словно по книге. Мне было очень сложно не отвести глаз от лица нежданного гостя. Помогло упрямство. Уж очень не хотелось чувствовать себя мышью перед удавом. Поэтому я, плотно сжав губы, позволила гостю прочесть свои мысли. Впрочем, разглядеть мою ненависть можно было, не особо напрягаясь. Конрад лениво скривил губы, что, видимо, означало усмешку. Но молчания так и не нарушил. С речью выступил отец. Они с мамой стояли у двери, заслоняя собой выход, будто опасаясь моего бегства, и подобострастно взирали на своего кумира, явно не веря упавшему на голову счастью. Принимать столь именитого мудреца у себя в особняке считалось очень почётно.
— Верна, сегодня тебе исполнилось восемнадцать. По законам нашего мира в этот день девица может вступить в брак, если ей будет предложена эта честь. Тебя пригласили, чтобы объявить о помолвке. Твой многоуважаемый жених настаивает на немедленном бракосочетании. И мы, как твои родители, рады вручить ему руку своей дочери.
Отец объявил мне новость, как о свершившемся факте, словно меня уже успели закопать, только цветы осталось на могилу бросить. Теперь хотя бы разъяснилось пленение. Они просто ждали моего совершеннолетия, чтобы под благовидным предлогом избавиться от позора в моём лице. Интересно, кому понадобилась такая белая ворона, как я? Никакого жениха вблизи не наблюдалось. Я не сдержалась и даже оглянулась, надеясь заприметить ещё кого-нибудь, стоящего в сторонке. Кроме родных и Конрада никого иного обнаружить не удалось. Председатель Совета насмешливо поднял едва заметную бровь. Я сложила два и два и внутренне ахнула.
—
— Мне известна твоя родословная, Верна. Эсмина, твоя мать, признала, что ты и есть последняя принцесса этого мира. Старый закон о том, что единоличную власть наследуют те, в чьих жилах течёт королевская кровь, ещё никто не отменял. Мой наследник не станет одним из многих. Ты возвеличишь его над всеми, я же одарю его бессмертием. И это не самая плохая судьба, поверь мне. Не каждой выпадает честь стать матерью величайшего из людей.
— Не слишком ли много пафоса? — хмыкнула я, на мгновение забывая о том, что я до колик боюсь своего новоявленного жениха. — И это всё лишь для того, чтобы я прониклась важностью своей миссии?
На мою язвительность Конрад отвечать не стал. Поднял руку в кожаной перчатке, кончиками пальцем коснулся щеки, но тут же оттолкнул меня в сторону, наткнувшись на чёрный огонь в синих глазах.
— Ты привыкнешь, — сказал глухо. — У тебя нет выбора.
Выбор есть всегда, хотелось крикнуть мне ему в лицо, но тут я вспомнила, что даже смерть отказалась от меня, боясь перечить этому монстру. Оставалось надеяться только на чудо. В чудеса я не верила, но других вариантов у меня действительно не было. После этого мой жених холодно кивнул родителям:
— Встретимся в храме, — и покинул наш дом. Я смотрела ему вслед, отмечая осторожность движений, словно он боялся рассыпаться на части при ходьбе, и ощущая захлестнувшее душу отчаяние.
Везли меня в храм всё в той же безлошадной карете. Казалось, будто волокут на плаху, только оков на руках не хватало. Зато стражей-всадников вокруг было не меньше дюжины. Боялся женишок, наверное, что упорхнёт его птичка, предназначенная лично ему в жертву. Впрочем, мысли о побеге выглядели, по крайней мере, смешными. Это не означало, что я не надеялась. Думаю, люди способны надеяться даже в тот момент, когда голова уже летит с плеч. Ещё одолевало удивление. Почему это великий мудрец вдруг разоткровенничался передо мною. Уж тут, явно, дело не в моей неземной красоте, которой, по чести сказать, и в помине не было. Если бы постарался, мог бы сыскать себе девушку намного красивее и значительно менее строптивую. Может, сразу хотел приучить, так как общаться нам в будущем придётся ну очень близко? Или привык к тому, что высокопарные фразы о долге и великой миссии сразу же склоняют перед ним головы учёных фанатиков? Только тут он ошибся, я уж точно не из их числа, и бросаться в его объятья по щелчку пальцев не стану. Думать об этом совсем не хотелось. Я брезгливо передёрнула плечами, вызвав удивлённые взгляды сопровождающих меня родителей. Отец, сидя рядом, выглядел почти счастливым. Он то и дело довольно потирал пухлые руки, словно заключил лучшую сделку в своей жизни, и был собой чрезвычайно доволен. Ещё бы, удача свалилась на него, можно сказать, с неба. Видимо, уже предвкушал особое благоволение к себе со стороны ещё не родившегося правителя нашего мира. Мама же казалась безучастной. Будто бы это и не она отдавала свою единственную дочь в лапы уродливого бесчувственного человека, для которого люди — лишь средство достижения своих целей. Я ожидала, что она будет завидовать моей участи, зная о её преклонении перед мудрецами. Но глаза моей матери были пусты, словно стекляшки у куклы. Казалось, будто она сломана изнутри. Возможно, когда-то она была живой, но потом её сердце сгорело от какого-то потрясения и рассыпалось серым пеплом, оставив лишь пустую оболочку.
Вид храма вызвал привычное отвращение.
— Вот и моя могила, — подумалось обречённо. — Такая же уродливая, как и мой жених. Такая же пафосная, как и его речи.
Я думала, что обряд проведут в центральном зале, но меня почему-то потянули в подвальные комнаты. Я знала, что Совет мудрецов обычно заседал в самом низу. Но зачем было проводить меня мимо «застенков»? Чтобы напугать напоследок видом обречённых людей, запертых в клетки, словно звери. Я медленно шла по едва освещённому коридору, боясь поднять глаза на несчастных. Лестница впереди казалась пропастью, в которую меня вот-вот столкнут. Взгляд подняла случайно. Это было похоже на необъяснимый внутренний порыв. Тот парень пристально глядел на меня, будто кричал взглядом:
— Посмотри, посмотри.
Я посмотрела и обмерла. Он был так красив, что даже искалеченный, не потерял завораживающей притягательности. Он стоял, чуть пошатываясь, с силой вцепившись в толстые прутья своей клети. Тени затейливо скользили по смуглой гладкой коже, словно лаская её, пытаясь излечить рваные раны на груди. Мускулы на плечах бугрились от напряжения, выдавая его усилия, которые он прилагал, чтобы удержаться на ногах. А лицо его, с правильными, мягкими чертами, прикрытое седой прядью — единственной в чёрных кудрях, было удивительно спокойно и даже одухотворённо какой-то важной для него мыслью, идеей.