Драконы грома
Шрифт:
Священные камни Тибета. Осколки родной страны…
Впервые я увидел их в одной высокогорной долине близ лагеря тибетских беженцев. Они сверкали под жарким солнцем, как исполинские перламутровые раковины. Подойдя ближе, я различил в блеске слюдяных чешуек четкий рисунок. Каждый камень был изукрашен резцом искусного мастера: заклинания, символы счастья в виде парных рыб и слонов, изображения буддийской системы мира.
Вокруг благоухали кедровые леса, наливались молочной спелостью початки кукурузы, щебетали птицы, звенели ручьи. Но каменный перламутровый холм был похож на надгробье, на древний курган, под которым спит, сжимая в руках копье и уздечку, неведомый богатырь в полном доспехе. Выцветшие флаги едва колыхались в ликующем яростно-синем небе, черные хвосты яков бессильно свисали с наклоненных шестов.
Место скорби и памяти. Знак траура
Потом мне довелось увидеть слюдяные камни с четкими тибетскими буквами в самых разных местах: в ламаистской кумирне в Сарнатхе, построенной вблизи Оленьего парка, где Будда повернул колесо мирового закона; в саду «Тибетского дома» на окраине Дели; в непальских храмах Сваямбхунатх и Бодхнатх, построенных за триста лет до нашей эры; в пещере отшельника, затерянной в кашмирской дубраве; в отеле у подножия Аннапурны. И в каждом камне мерещилось еще одно ненаписанное слово, которым Николай Рерих назвал некогда свое полотно гималайского цикла: «Помни».
Мы живем в двадцатом стремительном веке и не можем верить в память камней. Но если надежда и вера теплятся в человеческих сердцах, то опорой для них могут стать даже камни. Особенно такие, как эти, с опасностью для жизни пронесенные по горным тропинкам. Наверное, было бы разумнее вместо них взять побольше сушеного картофеля или ячменной муки, лишнюю смену белья или многорукого медного божка, за которого богатый турист охотно заплатит твердой — если только осталась такая — валютой. Но эти беженцы, ютящиеся в армейских палатках и сараях, сложенных из валунов, слушались не разума, а сердца. Наследники древнейшей цивилизации, пережившей ацтеков и майя, они следовали смутному зову инстинкта. Забрав с собой камни, которые испокон века держали в узде заклятий тайные силы гор, они как бы унесли на чужбину власть над землей, где звери и птицы вскормлены телами предков, где, по ламаистским верованиям, души отцов включились в вечный круговорот жизни.
Для нашего уха все это звучит непривычно. Но в Гималаях совсем по-иному воспринимаются явления жизни. Это особый мир. По-прежнему закрыты для чужеземцев многие области горных «затерянных королевств». Всего лишь каких-нибудь два десятка лет назад открыл свои ворота для иностранных туристов Непал. Осененные девятиглавой коброй ворота, по обеим сторонам которых дремлют сказочные львы…
Странное смешение реалий нашего времени с грезами отшельников. Омовения в священных водах и тонкости суперсовременной контрабанды наркотиков, металлоискатели в аэропортах и гималайский затерянный лам, по которому в заплечных корзинах перетаскивается в Китай урановая руда. Таких носильщиков вылавливают с помощью счетчиков Гейгера, но сами они вряд ли знают про лучевую болезнь, проникающую радиацию и нейтроны. Зато те, кто послал их на почти заведомую гибель, превосходно осведомлены и о тонкостях ядерной физики, и о пестрой путанице местных обычаев и суеверий. Все трезво и холодно взвешено: от атомного полигона в Тибете до заброски диверсионных отрядов в пограничные районы Индии или Бирмы. В цепи маоистской политики попадаются порой странные на первый взгляд звенья. Но странность — от неведения. Истоки многих «идей Мао Цзэдуна» глубоко коренятся в практике и идеологии древних китайских императоров. Вот почему замыкаются друг на друге «критика Конфуция» и «критика Линь Бяо», провокации на границах и великоханьская политика угнетения национальных меньшинств. Не только тибетцы, но и другие народы, населяющие КНР: уйгуры, монголы, киргизы, — были вынуждены покидать землю дедов. Да и сами китайцы не раз бежали через границы, спасаясь от эксцессов «культурной революции». Но Тибет, столетия считавшийся закрытой страной, страдал от великоханьского шовинизма на протяжении веков.
Волей-неволей приходится обернуться в прошлое, иначе трудно будет понять беглецов, которые, покинув родину, принесли на чужбину ее камни. Не помня уникальной истории тибетского народа, не зная о сложных взаимоотношениях Тибета с Китаем, трудно постичь и всю глубину самоотверженности этих гордых, открытых людей.
— Связи китайского и тибетского народов, — говорил живущий в Индии Четырнадцатый далай-лама, — уходят в более чем тысячелетнюю давность. Но угнетательская политика, которую проводили еще в недавнем прошлом императоры Цинской династии и гоминьдановские реакционеры, породила национальную рознь…
Старшина одного из лагерей беженцев Чжаси П. высказался более определенно:
— Китайцы попрали все обещания, данные тибетцам. Они стали
Не трудно установить связь между двумя этими высказываниями, соединить прошлое с настоящим. Безнадежная горечь памяти и безотрадная действительность, которую принесли маоисты, заставили десятки тысяч людей покинуть свои дома, искать приюта у соседей, издавна связанных с Тибетом культурной, точнее, религиозной общностью, поскольку ламаистская культура, ламаистское искусство неотрывны от миросозерцания.
Ни для кого не секрет, что маоисты, виновные в страданиях тибетского народа, первым делом пошли на союз с реакционной верхушкой ламаизма.
На протяжении многих веков Тибет являлся независимым государством. В XVIII веке империя Цин установила контроль над Тибетом, одним из крупнейших государств Центральной Азии.
Медленно и постепенно, верные своей традиционной политике, китайские императоры прибирали Тибет к рукам.
Все входящие в состав Цинской империи тибетские земли оказались раздробленными на почти независимые друг от друга феодальные владения. Северо-восточные районы, населенные кочевниками догпа и монголами, отошли к амбаню Синина. Юго-восточный край включили в Состав провинции Сычуань, а главную часть страны, составляющую собственно Тибет, навсегда закрыли для иностранцев. Пресловутая изоляция Тибета была вызвана не столько религиозными тайнами и желанием тибетцев сохранить самобытность, сколько чисто политическими соображениями центрального правительства.
Так выглядел Тибет на грани двадцатого века.
Французский путешественник Дютрейль де Рене считал, что непосредственная власть далай-ламы распространялась тогда на полтора миллиона человек, среди которых не менее 300 тысяч составляли монахи. Отдельно управлялась, но была неотрывна от Тибета область, подчиненная панчен-ламе, обитавшему в монастыре Ташилхуньпо близ города Шигацзе.
После английского вторжения 1903–1904 годов Тибет почти полстолетия находился под британским влиянием. И хотя английские войска вскоре были выведены из страны, британская миссия в Лхасе продолжала оказывать давление на тибетскую администрацию, которое подкреплялось внушительным числом батальонов на индийской границе.
После создания в октябре 1949 года Китайской Народной Республики для «британского влияния» начались первые осложнения.
Как показали дальнейшие события, «мирное освобождение» проходило отнюдь не гладко. Играя на исконных противоречиях между китайцами и тибетцами, между далай-ламой и панчен-ламой, империалистическая агентура была заинтересована обострить обстановку в Тибете, этом сердце Азии. В среде реакционного духовенства и феодалов не раз вспыхивали мятежи против новой администрации, составлялись различного рода петиции об отделении и тому подобное. Все это, однако, на первых порах не получало поддержки местного населения, поскольку соглашение от 23 мая 1951 года, предусматривающее тибетскую автономию, по крайней мере на словах, учитывало традиции и социально-экономические особенности древней страны. В соглашении прямо говорилось о том, что центральные власти не будут изменять политическую систему Тибета и с уважением отнесутся к религиозным верованиям и обычаям тибетцев. Постепенно шовинистическая политика пекинского руководства, которое для достижения своих великоханьских целей не гнушалось идти даже на союз с феодальной реакцией, начала вызывать общее недовольство.
На первых порах китайское присутствие почти не ощущалось в стране. Только в Лхасе, где по-прежнему пышно справлялись ламаистские праздники, началась медленная замена местной администрации эмиссарами из Пекина. Традиция амбаней вылилась в новые формы. Началась прокладка стратегических дорог, стали создаваться коммуны с обязательной выплавкой железа в допотопных печах. Особенно удивительным показался тибетцам такой перл «большого скачка», как поголовное уничтожение воробьев. Эта кампания, ставшая ныне хрестоматийным примером для преподавателей экологии, тибетцами воспринималась как вопиющее нарушение заветов Будды. Потом стали закрывать монастыри, что тоже затронуло каждую без исключения семью. Наконец, под предлогом повышения культурного уровня около двадцати тысяч детей насильственно вывезли во внутренние районы Китая. Тогда восстало все население районов Амдо и Кама. Завязалась настоящая партизанская война. Только ценой кровопролитных боев с применением авиации и танков Пекину удалось подавить сопротивление тибетцев.