Драконы - кто они?
Шрифт:
Добрыне думать-размышлять на эту тему было недосуг. Но мы-то не на груди у дракона, а в более уютной и спокойной обстановке. Особенно торопиться нам некуда, можно немножко и подумать.
Самый простой и напрашивающийся ответ - сказитель по привычке употребил стандартный, часто встречающийся во множестве былин оборот 'груди белые'. Но если они и в самом деле были белыми, то можно предположить, что:
А) Змей во время кульбита через спину назад вошёл грудью в облако 'тонкого праха', а после падения не успел как следует восстановить 'кожу' на груди, и она была тонкой, полупрозрачной,
Б) Змей, после воздействия на него 'тонкого праха', вместе со значительной частью здоровья утратил и часть соображения, отчего зарастил пробоины 'кожей' не того ассортимента.
В) Змей утратил часть здоровья, но не утратил соображения. А потому, в расчёте на человеческую жалостливость Добрыни, нарочно трансформировал 'кожу' на груди в белую, человеческую, дабы вызвать в молоденьком пареньке жалость и сочувствие. поскольку не сомневался, что Добрыня всё равно не сдастся, но и голыми руками будет 'пластать', чем нанесёт урон Змею и попутно сможет догадаться о потустороннем, не телесном строении этого чудища.
Далее, источник [19] сообщает, что Добрыня, увидев, что Змей неожиданно оказался на спине,
'Сбился на змею да он с коленками,
Выхватил ножище да кинжалище,
Хоче он змею было пороспластать'.
Странно; не было ведь у Добрыни никакого оружия; и вдруг появился ножище - кинжалище. Каким образом он появился? И откуда Добрыня его выхватил? Добрыня ведь был совершенно гол. Видимо, данное сообщение придётся отнести на счёт острого желания рассказчика хоть чем-то помочь Добрыне в острый момент его биографии.
И уже в третий раз расставляет всё по своим местам источник [3]:
'На кресте у Добрыни был булатный нож...'
Теперь понятно и с ножом (который, очевидно, был совсем небольшим), и с причиной невероятной удачливости Добрыни. Добрый христианин мужественно сражался с языческим бесом; и Господь, как мы о том уже догадались ранее, не оставил его без поддержки и помощи.
И всё же, если в рассматриваемый момент времени представить себя на месте Добрыни, стоявшего на огромной груде груди живого и с виду ничуть не пострадавшего чудовища, - свихнуться можно. Надо бы пластать и рубить, но - чем тут пластать? Ножичек наверняка размером не больше перочинного; таким не то, что огромного Змея, обычного кабана не зарежешь. Надо бы бежать, но - но не успеешь и шага сделать, как окажешься в лапах, зубах или хоботах Змея.
Но вот что удивительно: Змей и не подумал воспользоваться трудным положением своего противника, хотя для победы ему достаточно было зареветь пострашнее и сыпануть на Добрыню очередным зарядом искр. После чего, теоретически говоря, любой герой, из понимания, что в данной ситуации с таким зверем всё равно не совладать, должен был бы сразу же перейти в решительное отступление. Смотришь, и добился бы Змей почётной для себя ничьей. Рассчитывать на победу после такого удара, какой он получил, Змею не приходилось молить Змея о пощаде Добрыня наверняка бы не стал.
Но Змей, вместо этих очевидных действий, запросил пощады; словно 'греческая земля' если и не отшибла ему головы, то сильно повредила мозги. Хотя, скорее, соображение у него лишь обострилось; Змей понял либо почувствовал,
Змей же, в отличие от Добрыни, знал, что уж этот-то богатырь сможет и без ножа элементарно разодрать его на клочья; а хоть как-то ему сопротивляться, по всей очевидности, Змей не мог. 'Греческая земля' полностью лишила потустороннее чудище всех запасов его энергии и сил; ведь Змей даже рычать и искрить был не в состоянии.
И тогда он, вместо победного наступления, поспешил перевести сражение с поля боя на удивительно современное поле - поле юриспруденции.
'Ты молоденький Добрынюшка Никитич!
Не убей меня, да Змея лютого,
Да пусти-ка полетать по белу свету!
Мы напишем записи да промеж собой,
Да великие записи, немалые:
Не съезжаться бы по веку в чистом поле,
Нам не делать боя - драки, кроволитьица'.
Практически все другие источники представляют более развёрнутые сведения о содержании 'великих записей, немалых'. Мы все их перечислять не будем, упомянём лишь основные положения [3]:
'...тебе не ездити далее во чисто поле,
А мне... не носить людей русских,
Не копить полонов да русских'.
Понятно, что предложение о заключении такого договора было воспринято Добрыней если и не как безусловная победа, но как весьма достойный, наилучший выход из ситуации, в какой он оказался. И Добрыня, не подозревая, что со стороны Змея такое предложение всего лишь уловка, согласился. Нынешние многоопытные политики то и дело на такие трюки ловятся; что взять с малограмотного простодушного мальчишки?
'Он скорёшенько сходил ли со белых грудей,
Написали они записи промеж себя...'
Ну, разве не мальчишка? Сам на себя компромат перед князем составил. После чего
'Полетел как Змей по чисту полю,
Да и летел Змей через Киев-град,
Ко сырой земле Змеище припадал всё:
Унёс он у князя у Владимира,
Унёс он племянницу любимую,
Распрекрасную Забавушку Путятичну!'
Источник [19] уточняет:
'Ухватил тут Забаву дочь Путятичну
Во свои было во хоботы змеиные'.
Значит, отрастил-таки Змей свои хоботы! Потратил на это последнюю энергию! Естественно - захотелось подкормиться. И, конечно же, выбрал в качестве жертвы избалованную, не приученную самостоятельно защищаться девицу. А она, не догадываясь, что силой Змею её не взять, наверняка и не пыталась сопротивляться.
Теперь представим себе: проголодавшийся охотник, заприметив добычу крупную и сильную, но попавшую в условия, затруднявшие или исключавшие возможность для сопротивления, решается напасть на неё с целью аппетитно пообедать. Но - вот неудача; битва хоть ещё и не проиграна, но и не выиграна; а тем временем последние силы частью истрачены, а большей частью неожиданно улетучились. Запасы его жизненной энергии полностью истощены; ещё немного - и он попросту умрёт от голода. Что он, при малейшей на то возможности, будет делать?