Драконья оспа
Шрифт:
Чувствовал он себя странно. И не только потому, что внутри к телу подбирается простуда, но и из-за случившегося между ними. Из-за секса. Юре всегда было легко устанавливать с девушками контакт, причём достаточно быстро — физический. Наверное, сила обаяния. А вот дальше дело обычно не шло. Вернее как — девушки становились навязчивыми, ревнивыми и липкими. Совершенно лишаясь в его глазах шарма и интереса. Сразу требовали чего-то серьёзного и норовили на каждом углу демонстрировать, что они — пара. Чем рождали в парне желание бежать от них на край земли. Но только не Оля. Которая старательно делала вид, что ничего не
Ещё у Оли ловкие и выверенные движения. Как будто каждую секунду своей жизни она знает, что делать и что будет потом. И эта прямая спина как по линейке, готовая встретить любую неприятность, только подтверждает теорию. Улыбается Оля чаще всего кривовато — так чтобы, левый уголок приподнимался выше правого. Но это почему-то не придаёт лицу ехидства. Словно в нём столько доброты, что никакой неровностью её не скрыть. Пусть Оля и пытается казаться резче, чем есть на самом деле. И вроде как пытается относиться к Юре сверху. Но Юра знает, что такое отношение сверху, да ещё с оттенком презрительности. Так что Оля тут и рядом не стояла.
Он снова перевёл взгляд в телевизор. А потом окинул комнату, к которой он уже привык, взглядом. Ничего особенного, но всё находится на своих местах.
Странно. Свою домашнюю атмосферу Юра уже не мог толком описать, хотя жил там не в пример дольше. А эти очертания будто отпечатались следом на сетчатке. Закрой глаза и вспомнишь, что у самого окна стоит «трехэтажный» шкаф, создающий своими верхушками иллюзию ступеней. В шкафу маленький школьный глобус, а полоски на диване в жёлто-оранжевых тонах. И телевизор висит над белой полкой с кактусом, который Оля называет Родионом.
Краем глаза Юра увидел, как Оля развернулась от экрана к нему. Видимо, хотела ещё что-то сказать. Но так ничего и не произнесла. Юра понял, что глаза его прикрыты, и мир он видит очень расплывчатым, приглушенным и через узкую щель век. Почувствовал своё ровное, словно чужое дыхание и ощутил лёгкое оцепенение в теле. Сам не заметил, как начал задрёмывать под телевизор. А Оля заметила.
Юра почувствовал, как взгляд её становится долгим, и хотел уже было «ожить».
Но опоздал.
В комнате в мгновение стало темнее — это Оля щёлкнула пультом и экран погас. Наступила полная тишина и темнота. Юра подумал, что сейчас Ольга поднимется и уйдёт к себе, но она осталась. Тихо сидя рядом — задрёмывая дальше, Юра слышал её лёгкое дыхание. И поймал себя на мысли, что это очень здорово — когда кто-то просто сидит рядом с тобой, засыпающим, и дышит. Будто не оставляет перед лицом суровой и неизвестной сонной темноты. Не бросает. Странное и не очень знакомое чувство.
***
Холодная рука легла ему на лоб, но нахмурился не Юра, а сама Оля. Её тёмные брови сошлись на переносице, а глаза под ними стали напряжёнными. Тихо поднявшись с дивана, она подошла к шкафу и с шумом выдвинула нижнюю полку. Принялась, наклонившись, что-то там искать.
Юре же хотелось только, чтобы его не трогали и проваляться до утра. По телу расползся то ли жар, то ли холод, и само состояние было разбитым, будто его прокрутили через человеческую мясорубку. Голова раскалывалась, всё внутри пекло и дышать стало тяжко. Забил кашель, после затяжного приступа которого и пришла Ольга, безжалостно включив
— На, — Оля что-то ему протянула. — Только аккуратнее. Ртутный, а не как ты привык — с весёлыми зверюшками и безопасный. Разобьёшь — все отравятся и умрут.
— Я знаю, что такое ртутный градусник, — буркнул Юра абсолютно сухим ртом. Олины слова почему-то показались очень обидными.
— Ладно, — пожала она плечами, глядя, как Юра засовывает градусник под влажную рубашку.
— Что? — Юра резко посмотрел на неё, щурясь от света. — Хочешь сказать, что он ректальный?
Оля хихикнула. Но быстро привела лицо к обычному серьёзному выражению.
— Шутишь… — наверное, она хотела добавить «как придурок», но не стала. — Значит, жить будешь.
— Уж и не надейся, — Юра завозился, неловка принимая позу поудобнее. Ему хотелось раскрыться, скинуть с себя одеяло, а может даже обиженно забить пятками по сбитой простыне. Но при Оле как-то не с руки. Кстати, на руке его Оля заметила какую-то сыпь и на всякий случай стала припоминать, куда успела запрятать его телефон. Мало ли… Сыпь при симптомах простуды — это не совсем хорошо.
— Да всё нормально будет, — через несколько минут уже легче заговорил Юра. — Иди спи.
— Прогоняешь? — сверившись с часами на стене, показывающими второй час ночи, Оля сама вытянула из-под влажной подмышки градусник. — Не надейся. Я вообще-то у себя дома.
Ртутный столбик отмерил Юре тридцать восемь и три. Так себе, конечно, но вроде не смертельно. Оля снова предвзято оценила больного. Ёрзает, значит жарко. Значит, температура не растёт. Так что Виталю, как самого близкого к медицине, можно пока не будоражить.
Заметив, как Юра морщится на тусклый свет рожковой люстры, она потянулась за голову и щёлкнула выключателем. Комната резко и неожиданно скакнула в темноту, слишком густую и вязкую, чтобы называть её приятной. И неожиданная мысль развернулась в Олиной голове.
Нет, энергию на такую ерунду лучше не тратить. Потом Оля непременно пожалеет — когда не останется сил и захочется просто-напросто выть от усталости. И не хотеть дышать. Но это будет потом. А пока…
— Эй, а ты когда-нибудь видел звёзды?
Не дожидаясь ответа, Оля подхватила несколько пространственных петель, которые всегда, незамеченные, колыхаются где-то рядом. И завязала их на разум, глубоко сосредоточившись.
Сначала нужно, чтобы образ возник в голове. Разросся и окреп, принимая особые формы детализации. Чтобы неровные узоры перед закрытыми глазами усилием воли превратились в нужные рисунки. И чтобы от напряжения немного заложило уши.
Всё. Теперь можно открывать.
— Ух ты! — вырвалось у Юры, когда ночь рассеялась над ним разноцветными звёздами.
Не мелкими сияющими точками, которые на самом деле давно погасли. А самыми настоящими — с заострёнными уголками, совсем ровно лежащими в пространстве. Рассыпавшимися под потолком, словно они гроздья салюта.
Только салют мгновенно гаснет, оставляя после себя чёрным дыры теней. А эти звёзды, переливаясь искорками, мягко сползают по невидимым дорожкам всё ниже и ниже. С искрящимся серебристым звуком кружась и пританцовывая под неслышимые звуки новогоднего вальса. Словно волшебник из сказки махнул волшебной палочкой, и мир заискрился чудесами.