Дракула бессмертен
Шрифт:
— Не переставай качать! — велел ему Анри. — Нам нужно подняться в воздух, прежде чем поменяет направление ветер. Если придется идти против ветра, то до Парижа нам горючего не хватит. Не знаю, как ты, mon frere, [18] а я не желаю закончить свою жизнь, врезавшись в амбар какого-нибудь проходимца.
Из горловины бака потекло горючее. Анри сделал доктору знак остановиться и крикнул:
— C'est tout! [19]
18
Друг мой (фр.).
19
Достаточно (фр.).
И
Глава V
Едва моноплан, прокатившись по выгону перед коневодческой фермой, остановился, Сьюард отстегнул ремни, упал на землю и поцеловал ее.
— Больше, пока я жив, никаких полетов, — проговорил он дрожащим голосом, чуть только затих мотор. Подняв глаза, он увидел, что Анри Сейме выплясывает на фюзеляже, точно ребенок на рождественском утреннике.
— По моим оценкам, с момента последней дозаправки мы пролетели двести пятьдесят миль. Получилось! — воскликнул Анри и тут же принялся за подсчеты. — Так, если забраться еще на двести пятьдесят миль от Парижа, куда можно попасть?
— Вероятно, в Лондон, — хмуро подсказал Сьюард, вспомнивший о родных местах, и потянулся за саквояжем.
— Раз теперь известно наверняка, что моей малышке такие расстояния по силам, то я полечу в Лондон — и договорюсь, чтобы представители прессы встретили меня и документально подтвердили: я — первый человек, пересекший Ла-Манш по воздуху и перелетевший из Лондона в Париж. Тогда я стану tres fameux! [20] Надо поскорее в город, куплю там горючего. Только как, черт побери, я буду его сюда доставлять?
20
Очень известным (фр.).
— Спасибо за все, Анри, — сказал доктор с вымученной улыбкой.
— Bon chance, monami. [21]
Анри расцеловал Сьюарда в обе щеки, крепко сжал ему руку на прощание и зашагал к дороге. Доктор смотрел ему вслед, зная, как велика вероятность того, что он видит добродушное лицо друга в последний раз. Никаких торжественных слов ему на ум не пришло, поэтому он лишь помахал Анри рукой и крикнул:
— До свидания, дружище!
Сьюард повернулся в противоположную сторону и взглянул на карманные часы. Времени у него оставалось едва-едва, чтобы заскочить в номер, захватить там все необходимое и кружными путями добраться до театра. Батори и ее гарпий он встретит во всеоружии.
21
Удачи, мой друг (фр.).
Солнце садилось; Сьюард остановился, чтобы посмотреть на величественные краски вечернего неба. Слишком долго великолепие окружающего мира он принимал как нечто само собой разумеющееся, продолжая существовать во тьме и одиночестве. Сегодня же ему было радостно: так или иначе, он окажется наконец рядом с Богом и согреется в Его свете.
Квинси подъехал к «Одеону» пораньше, приобрел билет и теперь в ожидании спектакля прогуливался по фойе старого театра. Каждую стену здесь украшали бюсты, живописные и рельефные портреты актеров. Жадно впитывая это великолепное зрелище, он признал среди прочих большой фотографический портрет Сары Бернар в золотой раме. Под снимком помещалась табличка с именем знаменитой актрисы и ее титулом: La reine de I'Odeon. [22] Квинси остановился перед фотографией сэра Генри Ирвинга, гастролировавшего здесь когда-то с постановкой «Гамлета». По общепринятому мнению,
22
Королева «Одеона» (фр.).
Квинси заметил, что все еще держит в руках конверт, на который у него ушло немало трудов. Сначала он приобрел дорогой писчей бумаги, потом заплатил несколько франков знакомому уличному художнику, чтобы тот украсил конверт алыми контурами театральных масок. Изящным почерком — искусству каллиграфии научила его мать — юноша надписал конверт: Басарабу — от Квинси Харкера, эсквайра. Сделав выводы из вчерашнего столпотворения, устроенного поклонниками актера, Квинси решил, что его письмо должно выделяться из массы восторженных посланий, которых Басарабу предстоит, без всяких сомнений, получить великое множество. Он надеялся, что теперь вид у конверта самый внушительный.
Тут ему на глаза попался невысокий пожилой мужчина в ливрее, с большой связкой ключей в одной руке и электрическим фонариком в другой. Очевидно, это был старший капельдинер.
— Прошу прощения, — заговорил Квинси, протягивая мужчине конверт. — Могу ли я вас попросить доставить это за кулисы?
Служитель прочел имя на конверте, покачал головой и ответил коротким «Non».
— Ну что ж, тогда я должен немедленно поговорить с мсье Антуаном.
— С Андре Антуаном? Его нельзя беспокоить.
— Полагаю, главному режиссеру было бы любопытно узнать, почему Басараб не сможет сегодня выступить.
Капельдинер непонимающе уставился на Квинси.
— О чем вы?
— Мсье Басараб очень ждет этого письма. И ужасно волнуется; боюсь, он будет слишком расстроен, чтобы выступать, если не получит…
— Ладно, — перебил его капельдинер, протягивая руку, — я передам.
— Merci.
Взяв конверт, служитель не торопился убирать руку; только когда юноша вложил в нее немного денег, он развернулся и ушел. Ложь давалась Квинси без особого труда.
Тем временем в роскошном фойе заметно прибавилось богатых и культурных людей, облачившихся по случаю в лучшие вечерние наряды. Квинси было хорошо известно, что большинство явилось сюда не с тем, чтобы посмотреть пьесу, а чтобы другие посмотрели на них самих. Многие разделяли убеждение его отца, что актеры по сути своей лентяи и язычники. Лицемеры. А отец словно вообще запамятовал, что родился в семье сапожника и по сей день оставался бы простым клерком в юридической конторе, если бы ему не повезло унаследовать ее после смерти владельца, мистера Хокинса. Изначально контору должен был получить старший партнер, мистер Ренфилд, но тот угодил в сумасшедший дом и там покончил с собой.
Внезапно Квинси обдало холодом, будто в помещении резко упала температура. Гадая, что могло вызвать такой странный эффект, он стал озираться по сторонам, и его взгляду предстало поразительное зрелище. В фойе вошла женщина, ростом превосходящая всех прочих. Столпившиеся рядом люди смотрели на нее с неодобрением. Одета она была как мужчина — в смокинг, идеально подогнанный по фигуре.
Елизавете Батори с трудом верилось, что это действительно «Одеон». Притронувшись рукой к позолоченной колонне, она окинула фойе взглядом. Последний ее визит сюда пришелся на 18 марта 1799 года. В ночь великого пожара. Теперь, после реконструкции, театр казался меньше.