Дракула. Повести о вампирах (сборник)
Шрифт:
– Ну вот, так я и знал, что старый приятель попадет в какую-нибудь историю; разве я не твердил это как попугай? Посмотрите, голова у него вся поранена и стекла торчат. Понастроили чертовы стены! Безобразие, позволяют кому ни попадя вмуровывать в ограды битые бутылки! А вот что из этого выходит! Поди сюда, Берсикер.
Он взял волка и запер его в клетку, дав ему кусок мяса величиной с доброго теленка, и закончил свой рассказ.
Я тоже кончаю свое повествование. Вот и все сведения о странном побеге волка из Зоологического сада, которые мне удалось получить.
17 СЕНТЯБРЯ. После обеда я занимался приборкой книг, которые из-за того, что я был завален посторонними делами и мне часто приходилось навещать Люси, пришли в ужасный
Я слишком много крови потерял за последнее время, да и болезнь Люси с ее ужасными перепадами сильно отразилась на мне. Я чересчур взволнован и устал, и мне нужен покой, покой, покой. К счастью, Ван Хелсинг не звал меня сегодня, так что я могу отдохнуть; мне трудно было бы обойтись без этого.
«17 СЕНТЯБРЯ. Ночуйте в Гилингаме. Если не можете все время сторожить, часто навещайте, следите, чтобы цветы были на месте. Будьте внимательны. Появлюсь у вас, как только приеду».
18 СЕНТЯБРЯ. Выехал в Лондон. Полученная от Ван Хелсинга телеграмма приводит меня в отчаяние. Целая ночь потеряна, а я по горькому опыту знаю, что за ночь может случиться. Конечно, возможно, все сошло хорошо, но одному Богу известно, что могло произойти. Должно быть, какой-то ужасный рок властвует над нами, ибо все вооружились против нас и чинят препятствия, несмотря на любые наши старания. Возьму с собой этот валик, тогда смогу закончить запись на фонографе Люси.
17 СЕНТЯБРЯ. НОЧЬ. Я пишу это и кладу на заметное место, чтобы никто обо мне не беспокоился. Вот точная запись того, что в эту ночь случилось. Я чувствую, что умираю от слабости, у меня едва хватает сил, чтобы написать, но это надо сделать, даже если бы я при том умерла.
Я легла спать, как обычно, предварительно позаботившись о том, чтобы цветы лежали там, куда д-р Ван Хелсинг велел их положить, – и вскоре уснула.
Меня разбудило то хлопанье крыльев об окно, которое началось после того, как я ходила во сне на утесы в Уитби, когда Мина спасла меня, и которое теперь мне столь хорошо знакомо. Я не испугалась, но мне очень хотелось, чтобы д-р Сьюард был в соседней комнате. Д-р Ван Хелсинг говорил, что он будет, – тогда я смогла бы позвать его. Я старалась заснуть, но не могла. Тут мной снова овладел прежний страх перед сном, и я решила бодрствовать. Строптивая сонливость нападала на меня именно тогда, когда я боялась заснуть, так что, испугавшись одиночества, я открыла дверь и крикнула: «Есть здесь кто-нибудь?» Ответа не было. Я боялась разбудить мать, поэтому снова закрыла дверь. Затем я услышала в кустах какой-то вой, точно собачий, но только более резкий и глухой. Я подошла к окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме большой летучей мыши, которая, должно быть, билась своими крыльями об окно. Тогда я снова легла в постель, но решила не спать. Вскоре дверь открылась, ко мне заглянула мать; видя по моим движениям, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и нежно сказала:
– Я очень беспокоюсь о тебе, дорогая, и пришла узнать, как твое здоровье.
Я боялась, что она простудится, сидя так, и сказала ей, чтобы она легла со мной спать, и она легла ко мне в постель; она не сняла халат, потому что решила недолго пробыть у меня и пойти спать к себе. Когда мы лежали обнявшись, снова раздался шум крыльев, ударяющихся в окно. Она вздрогнула от испуга и воскликнула: «Что это такое?» Я старалась ее успокоить, наконец мне это удалось, и она тихо лежала; но я слышала, как страшно бьется ее бедное
Было очень страшно; наконец я снова пришла в себя. Где-то поблизости раздался звон колокольчика на проезжей дороге; все собаки по соседству завыли; и в кустах, как будто совсем близко, запел соловей. Я чувствовала себя совершенно ошеломленной и разбитой от переживаний, страха и слабости, но голос соловья казался мне голосом моей покойной матери, вернувшейся, чтобы утешить меня. Звуки, должно быть, разбудили и прислугу, так как я слышала шлепанье их босых ног у двери. Я позвала, они вошли и, когда увидели, что случилось и кто лежит на моей постели, громко закричали. Ветер ворвался сквозь разбитое окно, и дверь распахнулась. Они сняли с меня тело моей дорогой матери и положили его, накрыв простыней, на постель, как только я сошла с нее. Они все были до такой степени перепуганы и расстроены, что я велела им пойти в столовую и выпить по бокалу вина. Дверь на мгновение распахнулась и затем снова закрылась. Девушки вскрикнули, и мне показалось, что кто-то вошел в столовую; а я положила все цветы, какие только у меня были, на грудь моей дорогой матери. Тут я вспомнила, что говорил мне д-р Ван Хелсинг, но мне не хотелось их больше трогать, да и, кроме того, я решила, что одна из служанок посидит теперь со мной. Я была очень удивлена, почему девушки так долго не возвращаются. Я позвала, но они не ответили, и я пошла в столовую посмотреть, что с ними.
Сердце у меня оборвалось, когда я увидела, что случилось. Все четыре девушки беспомощно лежали на полу и тяжело дышали. Наполовину пустой графин с хересом стоял на столе, но какой-то странный, дикий запах исходил оттуда. Мне это показалось подозрительным, и я проверила графин – пахнет лауданумом; взглянув на буфет, я увидела, что бутылка, из которой врач давал лекарство моей матери, была пуста. Что мне делать? Что мне делать? Я не могу ее оставить, а я одна, потому что прислуга спит, кем-то одурманенная. Одна со смертью! Я боюсь войти туда, так как слышу сквозь разбитое окно глухой волчий вой…
Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и светильники горят синим тусклым светом. Что мне делать? Да хранит меня Бог от всякого несчастья в эту ночь! Я спрячу эту бумагу у себя на груди, где ее найдут, если меня придется переносить. Моя мать умерла! Пора и мне! Прощай, дорогой Артур, если я не переживу этой ночи! Да хранит тебя Бог, дорогой, да поможет Он мне!
Глава XII
18 СЕНТЯБРЯ. Получив телеграмму, я немедленно отправился в Гилингам и прибыл туда рано утром. Оставив свой экипаж у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно постучался и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее мать и надеялся, что разбужу только прислугу. Но никто не вышел, и я вновь постучался и позвонил: снова никакого ответа. Я проклинал лень прислуги, в столь поздний час еще валявшейся в постели, так как было уже десять часов, и нетерпеливо постучался и позвонил еще раз, однако ответа все не было. До сих пор я винил прислугу, а теперь мною начал овладевать ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью рока, замкнувшего нас в кольцо, или тем, что передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что минута и даже секунда опоздания равняется часам страдания для Люси, если с нею вновь повторится один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти какой-нибудь вход. Я нигде не нашел даже намека на вход. Все окна и двери были закрыты, и, расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро мчавшейся лошади. Топот стих у ворот, и через несколько секунд я увидел бегущего по дорожке д-ра Ван Хелсинга. Увидев меня, он воскликнул: