Дракула. Повести о вампирах (сборник)
Шрифт:
Глава XXV
11 ОКТЯБРЯ, ВЕЧЕР. Харкер просил меня записать это, так как сам он не способен, а точная запись нужна ему.
Думаю, никто из нас не был удивлен, когда незадолго до заката нас пригласили к миссис Харкер. Мы все заметили, что за последние дни время восхода и заката солнца является для нее периодом особенной свободы, когда ее прежняя личность может вырваться из-под влияния контролирующей силы, угнетающей ее или побуждающей к странным поступкам. Состояние это наступает приблизительно за полчаса до восхода или заката солнца и продолжается до тех пор, пока солнце не поднимется высоко или пока облака пылают еще в лучах
Когда мы сегодня встретились, она была несколько сдержанна и проявляла признаки внутренней борьбы. Думаю, она собиралась с духом, чтобы сделать над собой усилие. Всего за несколько минут ей удалось овладеть собой. Она указала мужу место возле себя, а мы пододвинули стулья к дивану, на котором она полулежала. Взяв мужа за руку, она заговорила:
– Быть может, мы собрались вместе так свободно в последний раз. Да-да, дорогой! Я знаю, что ты будешь со мной до конца. – Это она сказала мужу, который, мы заметили, еще крепче сжал ее руку. – Утром мы приступим к исполнению нашей задачи, и только Богу известно, что ожидает каждого из нас в дальнейшем. Вы будете так добры, что возьмете меня с собой. Я знаю, на что способны пойти отважные, стойкие люди, чтобы помочь бедной, слабой женщине, душа которой, может быть, погибла, во всяком случае – в опасности. Но вы должны помнить, я не такая, как вы. В моей крови, в моей душе – яд, и он может убить меня и должен убить меня, если мне не будет оказана помощь. О друзья мои, вы знаете так же хорошо, как и я, что моя душа в опасности, и хотя я так же, как и вы, знаю, что для меня есть один только путь, но мы не должны по нему идти.
Она обвела нас всех умоляющим взглядом.
– Какой путь? – спросил хриплым голосом Ван Хелсинг. – Какой это путь, который мы не должны, не можем избрать?
– Этот путь – моя смерть сейчас же, от своей руки или от руки другого, но, во всяком случае, прежде, чем разразится величайшее бедствие. Я знаю, вы также знаете, умри я сейчас, вы в состоянии будете спасти мою бессмертную душу, как вы это сделали с бедной Люси. Если бы только смерть или страх смерти стояли единственным препятствием на моем пути, я не задумалась бы умереть здесь, теперь, среди любящих меня друзей. Но смерть не есть конец. Я не могу допустить мысли, что была на то Божья воля, что я должна умереть, в то время как мы имеем надежду спастись. Итак, я, со своей стороны, отказываюсь от вечного упокоения и добровольно вступаю в тот мрак, в котором может быть заключено величайшее зло, какое только встречается в мире или в преисподней.
Мы молчали, инстинктивно чувствуя – это лишь прелюдия. Лица у всех застыли, а Харкер просто посерел: возможно, он лучше нас догадывался, о чем пойдет речь. Она продолжала:
– Вот что я могу предложить на общее благо.
Я не мог не заметить странность этой фразы, прозвучавшей со всей серьезностью.
– Но что даст каждый из вас? Знаю, ваши жизни, – быстро продолжала она, – это мало для храбрых людей! Ваши жизни принадлежат Богу, и вы должны вернуть их ему, но что дадите вы мне?
Она поглядела на нас вопросительно, избегая смотреть на мужа. Квинси как будто понял, кивнул головой, и лицо ее просияло.
– Я вам прямо скажу, что мне надо, ибо между нами не должно быть в этом отношении ничего утаенного. Вы должны обещать мне, все как один – и даже ты, мой любимый супруг, – что, когда наступит час, вы убьете меня.
– Какой час? – спросил Квинси глухим, сдавленным голосом.
– Когда вы увидите по происшедшей в моей внешности перемене, что мне лучше умереть, чем жить. Когда мое тело будет мертвым, вы должны, не медля ни минуты, проткнуть меня колом и отрезать мне голову, вообще исполнить все, что понадобится, для успокоения моей души.
Квинси
– Я грубый человек, который, пожалуй, жил далеко не так, чтобы заслужить подобное отличие, но клянусь вам всем святым и дорогим для меня: если когда-нибудь наступит такое время, я не уклонюсь от долга, который вы возложили на нас. Обещаю вам сделать это наверняка, и как только у меня появятся подозрения, я сочту, что час настал.
– Вы мой истинный друг! – вот все, что она могла проговорить, заливаясь слезами.
– Клянусь сделать то же самое, моя дорогая мадам Мина! – сказал Ван Хелсинг.
– И я! – произнес лорд Годалминг.
Каждый из них по очереди опускался на колени, давая клятву. То же сделал и я. Ее муж с блуждающим взором обернулся к ней и спросил:
– Должен ли я также дать такое обещание, жена моя?
– Ты также, милый, – сказала она с бесконечным сочувствием в голосе и взгляде. – Ты не должен отказываться. Ты самый близкий и дорогой для меня человек, в тебе весь мой мир: наши души спаяны на всю жизнь и на всю вечность. Подумай, дорогой, о том, что были времена, когда храбрые мужья убивали своих жен и близких женщин, чтобы они не могли попасть в руки врагов. Ни у одного из них не дрогнула рука – ведь те, кого они любили, сами призывали лишить их жизни. Это обязанность мужчин перед теми, кого они любят, во время тяжких испытаний. О дорогой мой, если суждено, что я должна принять смерть от чьей-либо руки, то пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех. Д-р Ван Хелсинг! Я не забыла, как, когда дело касалось Люси, вы сострадали тому, кто любил, – она запнулась и изменила фразу, – тому, кто имел большее право даровать ей покой. Надеюсь, что, если это время опять настанет, вы сделаете все, чтобы и муж мой без горести вспоминал, что именно его любящая рука избавила меня от тяготевшего надо мной проклятия.
– Клянусь вам! – глухо прозвучал голос профессора.
Миссис Харкер облегченно улыбнулась, откинулась на подушки и сказала:
– Еще одно предостережение, предостережение, которое вы не должны забывать: если это время должно наступить когда-либо, оно наступит скоро и неожиданно, и в таком случае вы должны, не теряя времени, воспользоваться выгодой для себя, потому что в то время я могу быть… нет, если оно наступит, то я уже буду… связана с вашим врагом и против вас. И еще просьба, – добавила она после минутной паузы. – Не так существенна и необходима, как моя первая просьба, но я желаю, чтобы вы сделали одну вещь для меня, я прошу вас согласиться.
Мы все молча кивнули.
– Я желаю, чтобы вы прочли надо мной погребальную молитву.
Ее речь прервал громкий стон ее мужа; взяв его руку в свою, она приложила ее к своему сердцу и продолжала:
– Ты должен здесь, сейчас прочесть ее надо мной. Чем бы ни завершился этот кошмар, для всех нас наступит облегчение. Ты, дорогой мой, надеюсь, прочтешь так, что она запечатлеется в моей памяти навеки отзвуками твоего голоса… что бы ни случилось.
– Но, дорогая моя, – молил он, – смерть далеко от тебя.
– Нет, – ответила она, – я ближе к смерти в настоящую минуту, чем если бы лежала под тяжестью могильного холма.
– Жена моя, неужели я должен это прочесть? – спросил он, не в силах начать.
– Это успокоит меня, муж мой.
Больше она ничего не сказала, и он, когда она подала ему книгу, начал читать.
Как я могу – да и вообще кто-нибудь – описать эту странную сцену, торжественную, печальную, мрачную и в то же время дающую утешение. Даже скептик, видящий одну лишь пародию на горькую истину во всякой святыне и во всяком волнении, был бы растроган до глубины сердца, если б увидел маленькую группу любящих и преданных людей на коленях около осужденной и тоскующей женщины или услышал бы страстную нежность в голосе супруга, когда он прерывающимся от волнения голосом, так, что ему приходилось по временам умолкать, читал простую и прекрасную погребальную молитву.