Дракула
Шрифт:
Ван Хелсинг позвал одну из служанок и велел ей не сводить с Люси глаз, пока мы не вернемся. Мы вышли из комнаты.
— Нужно обсудить, что делать дальше, — сказал он мне.
Мы спустились в столовую, профессор плотно закрыл дверь. Ставни были открыты, но шторы задернуты — этот обычай строго соблюдают британские женщины из низших слоев со свойственным им уважением к смерти. В комнате царил полумрак, но нам этого освещения было достаточно. Решительность Ван Хелсинга сменилась озабоченностью. Его явно что-то мучило, и после небольшой паузы он сказал:
— Что же нам делать? Куда обратиться за помощью?
— Не могу ли я вам помочь? — С дивана на другом конце комнаты раздался голос, принесший облегчение и радость моему сердцу, — голос Квинси Морриса. Ван Хелсинг сначала напрягся, но лицо его тут же смягчилось, а в глазах вспыхнула радость, когда я воскликнул:
— Квинси Моррис! — и с распростертыми объятиями бросился к нему. — Что привело тебя сюда?
— Арт.
И он подал мне телеграмму: «Уже три дня нет вестей от Сьюворда. Очень беспокоюсь. Приехать не могу. Отец все в том же состоянии. Срочно сообщи, как Люси. Холмвуд».
— Мне кажется, я приехал как раз вовремя. Вы только скажите, что делать.
Ван Хелсинг взял его за руку и посмотрел ему в глаза:
— Кровь храброго человека — лучшее, что есть в мире, когда женщина в беде. Вы — настоящий мужчина, в этом нет сомнения. Что ж, дьявол может выступать против нас во всей своей мощи, Бог посылает нам поддержку, когда мы в ней нуждаемся.
И вновь мы прошли через эту ужасную процедуру. Не хватает духа описывать ее. Люси, по-видимому, пережила в этот раз более сильное потрясение, чем прежде: несмотря на обильное переливание крови, она гораздо дольше приходила в себя. Мучительно было видеть, как она возвращается к жизни. Тем не менее работа сердца и легких улучшилась. Ван Хелсинг, как и в прошлый раз, сделал девушке подкожную инъекцию морфия, и ее обморок перешел в глубокий сон.
Профессор остался с Люси, а я пошел к Квинси Моррису, предварительно послав одну из служанок отпустить ожидавшего извозчика. Квинси я заставил выпить стакан вина и прилечь, а кухарке велел приготовить плотный завтрак. Тут мне в голову пришло одно соображение. Я поднялся наверх. Ван Хелсинг сидел, опершись головой на руку, в глубокой задумчивости над какими-то, видимо уже прочитанными, листками. На лице профессора застыло выражение мрачного удовлетворения, будто он разрешил какое-то давно мучившее его сомнение. Он дал мне листки, сказав лишь:
— Это выпало у Люси, когда мы несли ее в ванну.
Прочитав их, я взглянул на профессора и спросил:
— Ради бога, что это значит? Неужели мы имеем дело с сумасшедшей? Да, но когда она сошла с ума — сейчас или прежде? А может, то, что написано, — правда, и существует какая-то ужасная опасность?
Я был в полной растерянности. Ван Хелсинг взял листки, заметив:
— До поры до времени выбросите все это из головы. Я вам все объясню позже. А теперь скажите, что вы намеревались мне сообщить?
— Хотел поговорить насчет свидетельства о смерти. Если мы не проявим предусмотрительность, могут назначить расследование, а оно нам совсем не нужно, ибо может просто убить Люси.
— Молодец, мой друг Джон! Хорошо продумано! Поистине, если мисс Люси столько неприятностей доставляют ее враги, то по крайней мере ей повезло с любящими ее друзьями. Трое из них отдают ей свою кровь, не считая еще одного старика. О да, я все понимаю, друг Джон. Я не слепой! И еще больше люблю тебя за это! А теперь иди.
В прихожей я встретил Квинси Морриса с телеграммой для Артура, в которой он сообщал ему о смерти миссис Вестенра и о том, что Люси выздоравливает после тяжелой болезни, а Ван Хелсинг и я — с нею. Я сказал ему, куда иду, и он не стал меня задерживать, лишь сказал:
— Когда вернешься, Джек, не мог бы я поговорить с тобой наедине?
Я кивнул и вышел. Никаких сложностей в службе регистрации не возникло, а с местным гробовщиком я договорился, что он возьмет на себя устройство похорон и вечером зайдет снять мерку для гроба.
Когда я вернулся, Квинси ждал меня. Я сказал, что справлюсь о Люси и сразу же приду к нему. Девушка еще спала, а профессор явно так и просидел все это время подле нее. Он приложил палец к губам, я понял, что она должна скоро проснуться. Я спустился к Квинси, и мы пошли в буфетную, в которой благодаря незадернутым шторам было немного повеселее, или, скорее, не так безотрадно, как в других комнатах.
— Джек Сьюворд, — начал он, — я не хочу совать нос куда не следует, но это исключительный случай. Ты знаешь, я любил эту девушку и хотел жениться на ней; конечно, все это в прошлом, но все равно я не могу не беспокоиться за нее. Что с ней происходит? Этот голландец — славный старик, это сразу видно, — сказал тогда в столовой, что нужно еще одно переливание крови, а вы оба истощены. Конечно, я понимаю, у вас, врачей, своя профессиональная этика и посторонние не должны знать врачебных тайн. Но ведь речь идет не об обычном случае, и как бы там ни было, а я тоже внес свою лепту. Разве не так?
— Конечно.
— Догадываюсь, что и Артур не остался в стороне. Я видел его четыре дня назад — он выглядел очень неважно. Пожалуй, лишь однажды я был свидетелем столь стремительного развития событий — в пампасах моя любимая лошадь околела за одну ночь. Большая летучая мышь — их называют вампирами — напала на нее ночью и, напившись крови, улетела, а из прокушенной вены продолжала течь кровь, и к утру лошадка моя была уже так слаба, что не могла подняться, пришлось прекратить ее мучения, пристрелив ее. Джек, скажи мне по секрету — Артур был первым, правда?
Квинси был очень взволнован, его мучила неизвестность, а полное непонимание ужасной тайны, окружавшей болезнь любимой женщины, лишь усиливало его страдания. Требовалось все его мужество — а оно было немалым, чтобы не сорваться. Я задумался, прежде чем ответить ему, так как не имел права выдать то, что профессор считал необходимым сохранить в тайне, но Квинси уже знал многое и о многом догадывался, поэтому я счел возможным быть с ним откровенным.
— Правда.
— И как долго это продолжается?