Драйв
Шрифт:
Неоновый отсвет играл на лице высокого бледного человека, того, что лежал у двери.
Из крана в ванной капала вода.
Раздавался и еще какой-то звук — постукивающий, дробный. В конце концов Гонщик догадался: это его собственная рука, непроизвольно дергаясь, костяшками пальцев отбивает дробь по полу.
Потом звуки замерли. Рука потеряла чувствительность, перестала двигаться. Обвисла, словно не имела к нему никакого отношения, как ботинок, который был нужен, а потом износился, и пришлось выкинуть его на свалку. Гонщик попытался
Ладно, рукой он займется позже.
«А вдруг это все? — подумал Гонщик, глядя на приоткрытую дверь. — А вдруг больше никто не придет? Может быть, трех трупов достаточно?»
10
Прожив четыре месяца у Шеннона, Гонщик скопил достаточно денег, чтобы снять угол — в многоквартирном доме в старом районе на востоке Голливуда. Чек, выписанный Гонщиком за аренду и на сумму залога, был первым и последним в его жизни. Довольно скоро он привык пользоваться исключительно наличными, не оставлять «отпечатков пальцев». Заглянув к Гонщику, Шеннон присвистнул: «Где ты раздобыл этот реквизит сороковых годов? А где Марлоу? {15} В соседнем номере?» Правда, было и одно отличие. Сидя на узком балкончике, теперь на улице чаще можно было услышать испанскую, нежели английскую речь.
Он поднимался по лестнице, когда соседняя дверь распахнулась и женщина на английском, но с врожденной испанской напевностью спросила, не нужна ли ему помощь?
Взглянув на нее — латинос, почти ровесница, волосы цвета воронова крыла, глаза сверкают, — Гонщик чертовски пожалел, что помощь ему не нужна. Те пожитки, что он нес в руках, составляли всю его собственность.
— А как насчет пива? — спросила она. — Сразу придешь в себя!
— Можно.
— Отлично. Я Ирина. Заходи, когда устроишься. Дверь не заперта.
Спустя несколько минут он переступил порог ее квартиры — зеркального отражения его собственной. Тихая музыка с аккордеонными пассажами и частым повтором слова «корасон». [1] Гонщик однажды слышал, как один джазист утверждал, будто такт вальса наиболее близок ритму человеческого сердца. Сидя на таком же, как у него, только более потертом диванчике, Ирина смотрела какую-то мыльную оперу по одному из испаноязычных каналов. Такие фильмы здесь называли «новеллами».
1
Сердце (исп.).
— Пиво на столе.
— Спасибо.
Устроившись на диванчике рядом с Ириной, Гонщик вдохнул аромат ее духов, мыла и едва уловимый, более легкий и одновременно более устойчивый, запах ее тела.
— Недавно в городе? — спросила она.
— Несколько месяцев жил у друга.
— Откуда ты?
— Из Тусона.
Гонщик
— У меня там живет дядя и его семья. Кажется, они называют свой город Южный Тусон. Сто лет их не видела.
— Южный Тусон — тот еще городок.
— Как Лос-Анджелес, да?
Ну, по крайней мере для него это было так. А для нее, интересно?
Или для этого сонного малыша, который, спотыкаясь, приковылял из спальни?..
— Твой? — спросил он.
— Да, они тут часто заводятся. Здесь полно тараканов и детишек. Набиваются в кухонные шкафы, и глазом моргнуть не успеешь. — Она встала и одной рукой подняла ребенка. — Это Бенисио.
— Мне четыре года, — сообщил мальчик.
— Тебе, похоже, пора спать.
— А тебе сколько лет? — спросил Бенисио.
— Хороший вопрос. Ты не против, если я уточню у своей мамы?
— А пока, — объявила Ирина, — пойдем на кухню, раздобудем для тебя печенье и стакан молока.
Через несколько минут они вернулись.
— Ну и как? — спросил Бенисио.
— Боюсь, мне двадцать, — сообщил Гонщик.
Это было неправдой, но так он всем говорил.
— Старый.
— Ну извини. И все же, может быть, мы с тобой подружимся?
— Может быть.
— А твоя мать жива? — спросила Ирина, уложив мальчика.
Проще ответить «нет», чем пускаться в объяснения.
Она сказала, что ей очень жаль, и, чуть помедлив, спросила, чем он зарабатывает на жизнь.
— Сначала ты расскажи.
— Здесь, в земле обетованной? Да чем придется. С понедельника по пятницу работаю в сальвадорском ресторанчике за мизерную зарплату плюс чаевые — от посетителей, которые и сами-то живут ненамного лучше меня. Три вечера в неделю работаю горничной в квартирах в Брентвуде. По выходным убираюсь в одном офисе. Теперь твоя очередь.
— Я работаю в кино.
— Ну конечно!
— Честно. Я Гонщик.
— Вроде тех, что развозят актеров на лимузинах?
— Каскадер.
— В смысле, снимаешься в погонях и всем таком прочем?
— Вот именно.
— Ух!.. Наверное, за это здорово платят.
— Вообще-то, не очень здорово. Зато работа постоянная.
Гонщик рассказал Ирине, как Шеннон взял его под свое крылышко, кое-чему научил, обеспечил первой работой.
— Повезло тебе, что повстречал такого человека. Со мной этого не случилось.
— А где отец Бенисио?
— Мы были женаты минут десять. Зовут его просто Гусман. При первой нашей встрече я спросила, существует ли, кроме «простого», еще и «сложный» Гусман. Он лишь взглянул на меня — а шутки не понял.
— А чем он занимается?
— В последнее время увлекся благотворительностью — помогает обеспечивать работой государственных служащих.
Гонщик растерялся. Увидев недоумение на его лице, Ирина добавила:
— Он сидит.
— Ты хочешь сказать, в тюрьме?