Дредноут
Шрифт:
Паровоз в новом поезде Мерси назывался «Вирджинская молния». Выведенные от руки буквы, зеленые и белые на матово-черной поверхности локомотива, привлекли взгляд девушки, еще когда она садилась в первый вагон. Она путешествовала первым классом, хотя и не могла себе позволить подобной роскоши. Но либо это, либо вагон для цветных, либо ничего, — по крайней мере, так ей сообщили в кассе. Слепая удача привела ее в пульмановский вагон: час назад пара оборванных солдат ковыляла мимо и один из них узнал женщину, изо всех сил старавшуюся спасти их полковника, который все еще цеплялся за жизнь — то ли на пути в подходящий госпиталь,
И вот она едет в первоклассномпульмановском вагоне — до самого Мемфиса.
Сидя на своем полукомфортабельном месте, Мерси стала свидетелем десятка душераздирающих расставаний и пары формальных прощаний — и вспомнила, как человек, которого она любила, уходил на войну. Вздрогнув при мысли о недавнем сне, она прикрыла глаза, пытаясь думать о другом — впрочем, безуспешно.
Много времени прошло с тех пор, как она в последний раз видела Филиппа, и вот теперь не смогла увидеть его снова. Казалось бы, его лицо, его голос должны были крепко — накрепко запечатлеться в ее сознании, но, как ни странно, эти воспоминания улетучились, оставив вместо себя горькую неуютную пустоту. Интересно, потускнели бы они в конечном счете, если бы у нее было время как следует оплакать мужа, или смягчились бы и стали более приятными? Такими, на которые легче смотреть со стороны. Сгладились бы, подобно жемчужине или обкатанной волнами гальке?
Мерси обвела взглядом вагон, полный удобно разместившихся женщин среднего класса, чьи фигуры разнились точно так же, как их годы. Еще в вагоне было несколько хмурых ребятишек, по велению матушек держащих пока язык за зубами и старающихся прочувствовать серьезность поездки.
Первые два часа пути из форта Чаттануга в Мемфис прошли скучно, все пассажиры сидели смирно, дожидаясь прибытия к месту назначения и тайно мечтая о каком-нибудь развлечении. На третьем часу кто-то похлопал Мерси по плечу. Обернувшись, она уставилась в лицо мулатки лет сорока или чуть больше.
Платье на ней было много лучше всего того, чем когда-либо владела Мерси, и пахла женщина жасмином — или чем-то вроде того. Прическу из заплетенных в косы волос венчала шляпка, сидящая так плотно, что ее едва ли можно было бы сбить — пусть даже и палкой.
— Прошу прощения, — сказала женщина. — Мне не хотелось вас беспокоить, но я подумала, не медсестра ли вы? Я видела ваши плащ и сумку.
— Да, я медсестра.
— С поля боя?
— Не намеренно, — ответила Мерси. — Но я была там, буквально вчера ночью.
Поезд задрожал, набирая скорость для подъема на невысокий склон. Женщина вздрогнула вместе с ним и спросила:
— Можно присесть тут, всего на секунду?
— Почему бы и нет, — кивнула Мерси, хотя и не сомневалась, что большинство ее попутчиков могли бы придумать массу причин, почему «нет». В данный момент одни женщины передвигали или поправляли свой багаж, делая вид, что не смотрят в их сторону, а другие демонстративно пялились на них. Тем не менее Мерси указала на пустое кресло рядом с собой.
Однако женщина осталась стоять.
— Меня зовут Агата Хайд, я еду в Мемфис к брату. Мой сын — он в следующем вагоне — все
— Миссис… миссис Хайд, — начала Мерси, — я не врач, и…
— Я могу заплатить, — быстро проговорила мулатка. — Я понимаю, в какое положение ставлю вас, но мой мальчик, он всего лишь дитя, и мысль о том, что он вырастет хромым только потому, что мы не знаем, как зафиксировать кости, а цветного доктора не найти до самого Мемфиса, мне невыносима.
Мерси открыла рот, чтобы сказать, что деньги тут ни при чем, но на самом деле именно упоминание о деньгах помогло ей ответить:
— Хорошо, полагаю, я могу посмотреть. Однако ничего не обещаю.
Кто-то в задней части вагона пробормотал: «Это честно», но никто больше не произнес ни слова, когда Мерси, подхватив сумку, проследовала за мулаткой в соседний вагон.
Этот вагон по сравнению с первым казался полупустым. Оттенок кожи здешних пассажиров варьировался от цвета ирисок до чернильно-черного, и представлены были, похоже, все классы — от рабочего до бездельников. И снова тут были в основном женщины и дети, хотя сзади собралось несколько стариков. Они играли в шахматы, пристроив доску на покачивающемся сиденье. Все уставились на нее с любопытством. Мерси напряглась, но сказала:
— Здравствуйте.
Кто-то ответил ей, кто-то промолчал.
Миссис Хайд провела Мерси к угловому ряду, где сидели двое коричневых детишек в накрахмаленных до хруста воскресных костюмчиках. У одного из них, скрестившего на груди ручки, на щеках подсыхали дорожки слез. Нога его была замотана так, что под бинтами вполне могла прятаться шляпная картонка.
Мерси присела на лавку рядом и обратилась к мальчику:
— Привет, э-э-э…
— Его зовут Чарльз.
— Значит, Чарльз. Привет, Чарльз, я сестра Мерси. Твоя мама попросила меня взглянуть на твою ногу. Ты не против?
Мальчик провел тыльной стороной ладони под носом, вытирая сопли, и скосился на девушку. Чарльзу было лет семь-восемь, и выглядел он сердитым, как любой мальчишка, которому так замотали ногу. Но паренек кивнул, и Мерси улыбнулась ему:
— Хорошо. Это хорошо.
Дети не относились к категории ее любимых пациентов, однако врачи в Робертсоне не раз говорили, что взрослые часто ведут себя много хуже малышей. Мерси с ними не спорила, но с детьми она общалась мало, разве что с ребятишками других медсестер или сыновьями вдов или жен калек, явившихся в госпиталь навестить своих. Маленькие цветныедети находились вне сферы ее опыта, а уж маленькие цветные дети с обеспеченными родителями — тем паче.
Но какая разница, решила она, сломанная нога — это сломанная нога, и ни к чему ребенку страдать, если она может хоть чем-то помочь.
Так что она старалась игнорировать назойливо-любопытные взгляды, сопровождавшие каждое ее движение. Вскоре Мерси пришла к заключению, что в цветном вагоне она неуместна точно так же, как и в вагоне для богатеев, среди дам из высшего класса, не работавших и дня в своей жизни; с их надутыми отпрысками и задранными носами.
Повернувшись к Чарльзу, она снова заговорила: