Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения
Шрифт:
Экспрессивный мотив тесного соприкосновения людей с Богом отразился и в формуле, связанной с крещением: «во Христа крестихомся и во Христа облекохомся» (16), «во Христа крестилася и во Христа облечеся» (61, под 955 г.). Формула тоже традиционная (ср. «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона: «въ Христа крестився, въ Христа облечеся» – 28).
Еще один момент физического соседства Бога с людьми был отмечен летописцем опять-таки в цикле рассказов о крещении, когда русские «мужи» эмоционально посоветовали Владимиру принять греческую веру, потому, мол, что в стенах Софии Царьградской «онъде Богъ с человеки пребываеть» (108, под 987 г.).
В деле риторического прославления крещения летописец, конечно, не был одинок. Тот же экспрессивный предметный мотив как бы физического присутствия новокрещеных русских людей при Боге с демонстративной настойчивостью повторила
В лето 6581. Въздвиже дьяволъ котору въ братьи сеи Ярославичехъ. Бывши распри межи ими. Быста съ собе Святославъ со Всеволодомь на Изяслава. Изиде Изяславъ ис Кыева. Святослав же и Всеволодъ выидоста в Кыевъ месяца марта 22 и седоста на столе на Берестовомь, преступивше заповедь отню. Святослав же бе начало выгнанью братню, желая болшее власти… А Святославъ седе Кыеве, прогнавъ брата своего, преступивъ заповедь отню, паче же Божью.
Велии бо есть греъ преступати заповедь отца своего, ибо исперва преступиша сынове Хамови на землю Сифову… Пакы же преступи Исавъ заповедь отца своего и прия убииство. Не добро бо есть преступати предела чюжего (182–183, под 1073 г.).
Семантика отрывка. Летописец бескомпромиссно осудил распрю за Киев между сыновьями великого князя киевского Ярослава Мудрого вопреки его завещанию братьям, чтобы не жили «в распряхъ и которающеся» (161, под 1054 г.). Главную вину летописец возложил на черниговского князя Святослава Ярославовича, которого сопоставил с библейским Исавом, сыном Исаака, внуком Авраама. Но в отличие от Библии, летописец преувеличил вину Исава, который, по словам летописца, «прия убииство». По Библии же, Исав лишь грозился убить своего брата: «И рече Исавъ въ уме своем: “… да быхъ убилъ Иакова, брата своего”» («Острожская библия». Бытие, гл. 27. Л. 12 об.), но затем братья помирились, а на чужие владения Исав вовсе не покушался и «заповедь отца своего» не преступал.
В прочих источниках («Речи философа», «Хронике» Георгия Амартола, «Хронографе») отношение к Исаву было отрицательным, но опять-таки не за братоубийство или попытку братоубийства. Летописец, видимо, ощущал некоторый перебор в своем обвинении Исаву как убийце и поэтому выразился, так сказать, обтекаемо: Исав «прия убииство» (а не «сотвори убийство», как обычно рассказывалось об убийствах в летописи), что можно истолковать наподобие выражения «допустил мысль об убийстве».
Высказывание летописца об Исаве явно было связано с больной для летописца темой – братоненавидением у современных князей – и оттого отличалось экспрессией («велми бо есть грех … не добро бо есть…»), выраженной летописцем также и в перечислении с усугубляющим элементом: Исав не только «преступи заповедь отца своего», но и больше того – «прия убииство».
Умонастроение летописца. Казалось бы, в чисто фактографических рассказах эмоциональность летописца постоянно давала знать о себе усугубляющими перечислениями. Конечно, небратолюбие князей глубоко беспокоило летописца, и оттого в приводимых летописцем речах персонажей на тему братолюбия перечисления с усугубляющими или усиливающими элементами встречались особенно часто, как, например, в завещательной речи Ярослава Мудрого своим детям: «да аще будете в любви межю собою, Богъ будеть в васъ, и покорить вы противныя подъ вы, и будете мирно живуще. Аще ли будете ненавистно живуще, в распряхъ и которающеся, то погыбнете сами и погубите землю отець своихъ и дедъ своихъ… Но пребываите мирно, послушающе брат брата» (161, под 1054 г.). И далее: «заповедавъ имъ не преступати предела братня, ни сгонити» и т. д.
Сам летописец уже от своего имени тоже высказывался с той же эмоциональностью на тему княжеского братолюбия: «и начаста жити мирно и в братолюбьстве. И преста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли» (149, под 1026 г.).
И
…бысть плачь великъ в граде, а не радость… за умноженье безаконии наших … в праздникы… въ праздникъ Бориса и Глеба, еже есть праздникъ новыи Русьскыя земля. Сего ради пророкъ глаголаше: «Преложю праздницы ваши в плачъ и песни ваша в рыданье». Сотвори бо ся плачь великъ в земли нашеи, опустеша села наша и городи наши, быхом бегаючи пред врагы нашими. Яко же пророкъ глаголаше: «Падете пред врагы вашими… и побегнете… и будеть земля ваша пуста и двори ваши пусти будут…»… «Идеже множьство греховъ, ту виденья всякого показанья». Сего ради вселеная предасться… Подобаше нам «преданым быти в руки языку странну и безаконьнеишю всея земля»… Рцемъ по оному разбоинику: «Мы достоиная, яже сдеяхомъ, прияхом»… Яко створихом, тако и стражем. Городи вси опустеша, села опустеша… «не по безаконью нашему створи нам…». Тако подобаеть благому Владыце казати не по множьству греховъ… (222–224, под 1093 г.).
Семантика отрывка. Приводим не все летописное поучение по поводу нашествия половцев на Русь, а лишь отрывки из него с шестью библейскими цитатами (Книга пророка Амоса, гл. 8, стих 10; Книга Левит, гл. 26, стихи 17–28; Послание апостола Павла к римлянам, гл. 5, стих 20; Книга пророка Даниила, гл. 3, стих 32; Евангелие от Луки, гл. 23, стих 41; Псалтырь, псалом 102, стих 1033.
В данном случае не так уж важно, какой «сюжет» образовался из серии библейских цитат, а интересно другое. Летописец повторял некоторые слова и выражения из использованных им цитат уже и в своем тексте. Например, в цитате говорилось: «Преложю праздникы ваша в плачь и песни ваша в рыданье»; соответственно летописец стал высказываться фразеологически похоже: «бысть плачь великъ в граде, а не радость … в праздникы … сотвори бо ся плачь великъ…». В другой цитате говорилось: «Падете пред врагы вашими … и побегнете … и будеть земля ваша пуста и двори ваши пусти будут…»; и летописец соответственно выразился: «в земли нашеи … опустеша села наша и городи наши, быхом бегаючи пред врагы нашими… Городи вси опустеша, села опустеша». Далее, в иной цитате говорилось: «Идеже множьство греховъ, ту виденья всякого показанья»; и летописец тоже использовал это словосочетание: «Тако подобаеть Владыке казати не по множьству греховъ…» Далее следуют еще цитаты: «преданым быти в рукы языку странну и безаконьнеишю…»; «не по безаконью нашему створи нам»; и слова «преданый» и «беззаконье» стал употреблять летописец: «Сего ради вселеная предасться… за умноженье безаконии наших…». Наконец, последняя цитата: «Мы достоиная, яже сдеяхомъ, прияхом…»; и летописец тут же подхватил форму высказывания: «Яко створихом, тако и стражем».
Подобранные библейские высказывания, несомненно, служили для летописца чем-то вроде повествовательного образца, подсказывавшего то после цитаты, а то и перед ней, в каких понятиях, выражениях и формах вести рассказ о современных летописцу событиях. К этим цитатамобразцам летописец относился достаточно свободно, переосмысляя их и, в частности, по-иному применяя эпитеты, взятые из цитаты. Например, летописец вольно процитировал обращение Бога к согрешившим людям: «“…яко вы худи есте и лукави, и азъ поиду к вамъ яростью лукавою”, – тако глаголеть господь Богъ Израилевъ» (ср.: Книга Левит, гл. 26, стихи 23–24, 27–28), но тут же неожиданно применил эпитет «лукавый» не к согрешившим русским, а к половцам: «Ибо лукавии сынове Измаилеви пожигаху села и гумна» (223).