Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения
Шрифт:
Отчего летописец, словно загипнотизированный, повторял фразеологию приведенных им библейских цитат? Несомненно, потому, что Библия (в основном Псалтырь и Пророки) служила для летописца не просто суфлером, а в своем роде кладезем высокой экспрессивной речи (а стили речи в летописи различались ощутимо). Недаром в этом же отрывке перед очередной библейской цитатой (из 118 псалма) летописец призывал к торжественности: «Рцемъ велегласно: “Праведенъ еси, Господи, и прави суды твои”» (223).
Умонастроение летописца. Всюду в летописи Библия оставалась для летописца, пожалуй, единственным образцом высокого стиля. Летописец достаточно часто в своих рассказах приводил серию цитат из Библии и только из библейских цитат далее повторял выражения, внося экспрессию в свое повествование. Разумеется, о стиле Библии
Основу отношения к Библии как образцу высокого стиля, вероятно, заложило «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона34. Однако этот процесс формирования стилистических вкусов и взглядов древнейших русских авторов следует изучить внимательнее.
Подведем краткий итог сделанным (отнюдь не исчерпывающим) наблюдениям над осмыслением Библии летописцем. Главная направленность этих осмыслений у летописца была политической, и прежде всего острое желание того, чтобы возобладало братолюбие во взаимоотношениях у русских князей, двигало летописцем. Далее, осмысляя Библию, летописец действовал как этик и ввел в летопись целый свод нравоучительных правил соблюдения благочестия для его мирских и церковных современников. При осмыслении Библии отразились также некоторые историософские взгляды летописца (все повторяется в истории) и философское понимание мироустройства (невидимые или обманчиво видимые миры). Обо всем этом летописец писал, как правило, со скрытой страстностью, которая временами переходила в открыто эмоциональные речи, ориентированные на Библию. Летописец являлся не просто фактографом, но время от времени и темпераментным религиозно-политическим писателем-мыслителем.
Термин «мыслитель» мы прилагаем к летописцу с известной долей условности. В те времена такое понятие не употреблялось, хотя комплекс качеств летописца подводит нас к определению его как многостороннего мыслителя. Если же подыскать более или менее соответствующие понятия того времени, то можно назвать летописца-мыслителя любителем мудрых «словес» и «премудрости». В конце летописи встречается один случай, когда летописец косвенно обозначил свою приверженность мудрым, философским и поучительным «словесам», а именно когда признался, что многое в летописи он пересказал со слов праведного киевского старца Яна Вышатича («от него же и азъ многа словеса слышах, еже и вписах в летописньи семь, от него же слышах» – 281, под 1106 г.). Выражение «многа словеса» указывало на то, что Ян излагал летописцу не только факты, но и размышления по поводу них. И действительно, в рассказе, например, о расправе Яна с языческими волхвами (под 1071 г.) летописец подробно пересказал содержание дискуссии Яна с волхвами о языческих богах и христианском Боге. Кроме того само слово «словеса» (разумеется, хорошие, а не плохие) в летописи употреблялось в значении толкования («учителя, иже намъ можеть сказати книжная словеса и разумъ их» – 26, под 898 г.), поучения («рече бо Соломанъ: “… прострохъ словеса … моя советы…”» – 63, под 955 г.; «словеса твоя, яже глагола ко мне … тихаго твоего наказанья» – 136, под 1015 г.), а также воплощения мудрости («мудрость бо обретаемъ и въздержанье от словесъ книжныхъ» – 152, под 1037 г.).
В летописи есть, пожалуй, еще одно косвенное свидетельство уважения летописца-мыслителя к «премудрости»: летописец не повторял цитат из Библии, один раз где-нибудь им приведенных; на этот счет летопись, видимо, была хорошо отредактирована; исключение же составляет лишь цитата именно о премудрости из Притч Соломона, гл. 8, стих 17 35: «ищущеи же мене обрящутъ благодать» («Острожская библия». Л. 32). Эту цитату летописец повторил (с вариациями) трижды: дважды под 955 г. («ищющи бо премудрости обрящють … ищющи мене обрящють мя» – 62) и в третий раз – под 1037 г. («ищющи мене обрящють» – 152). Нельзя объяснить повтор цитаты возможным редакторским недосмотром при объединении разных летописных сводов, так как во всех трех случаях
В заключение остается посетовать на то, что история ранних древнерусских писателей-мыслителей еще не написана, и оттого степень литературности их творчества остается недооцененной.
Вопросы перевода
Анализу семантики литературных средств летописного повествования очень помогает верный и точный перевод древнерусского текста. Проблема перевода летописи уводит нас в отдельную, особую и малоисследованную научную область. В виде опыта помещаем разбор перевода двух рассказов летописи, связанных с библейской тематикой и на этот счет уже охарактеризованных в начале нашей работы.
Рассказ о Вавилонском столпе
[После того, как] Сим, Хам и Иафет разделили [между собой всю] землю, – [потому] и бросали жребий, – [то они поклялись, чтобы] никому [из них] не переходить во владения [остальных] братьев, и [так они и] жили – каждый в своей части [земли]. А язык [у людей во всех частях земли] был один [и тот же]. И когда умножились люди на земле, то [они] вздумали соорудить столп [аж] до неба – во времена Нектана и Фалека. И [все люди] скопились на [одном] месте, на поле [называемом] Сеннаар, [чтобы] сооружать столп до неба, а около него [и] город Вавилон. И сооружали [они] столп больше 40 лет, да [так и] остался [он] недоделанным. И [тут] сошел [с неба] господь Бог, [чтобы] увидеть город и столп. И [тогда] сказал господь Бог: «Вот [что нехорошо] – народ [только] один и язык [у него] один [и тот же]». И намешал господь Бог [разные] языки, то есть разделил [человечество] на 72 [народа, разных по] языку и рассеял [их] по всей земле. После размешения же народов [по земле] Бог повелел мощным ветром разрушить столп. Но [до сих пор] остаются его [развалины где-то] между Ассирией и Вавилоном и составляют в высоту и в ширину, [если мерить в] локтях, [по] 5433 локтя. Многие годы сохраняемы [людьми эти] оставшиеся [развалины столпа]. После же разрушения столпа и разделения [человечества на отдельные] народы сыновья Сима взяли [себе] восточные страны, сыновья Хама – южные страны, а сыновья Иафета взяли [себе] западные и северные страны. А от [какого-то из] тех 72 народов произошел славянский народ, – [например, произошедшие] от потомков Иафета [так] называемые норики, которые являются славянами.
Мы учитываем предыдущие научные переводы текста «Повести временных лет», включая данный рассказ37. Но при этом мы стараемся сделать перевод максимально понятным для современного читателя (да и для самих себя), отчего приходится внимательно следить за фразеологией летописного рассказа. Наш перевод фактически является пояснением-пересказом-переложением древнерусского текста на основе подстрочника.
Первый вид затруднений при переводе: одно и то же слово в разных местах летописи нередко употреблялось летописцем в разных значениях и с разными оттенками. Поэтому мы выбираем значение или оттенок многозначного слова в зависимости от конкретного контекста.
Прежде всего это касается союза «и», частицы «же» и предлога «за». Союз «и» нами переводится, кроме своего основного значения, и как «а», и как «но», «то», а однажды даже и как «то есть». Частица «же» может иногда переводиться как союз «а», а нередко и совсем быть опускаемой, когда «же» обозначало новую фразу и больше ничего. Предлог «за» в словосочетании «за 40 лет» мог иметь два значения: или «в течение», либо «более, дольше»38. Контекст рассказа побуждает выбрать второй вариант – «строили столп более 40 лет».
Два существительных нуждаются в семантическом осмыслении – «языкъ» и «родъ». В летописи, по нашим наблюдениям, слово «языкъ» сначала обозначало «народ, говорящий на одном и том же языке», а затем – просто «народ» или просто «язык, на котором говорят»; слово же «родъ» в начале летописи обычно обозначало «разветвленное семейство или потомство от одного прародителя», а потом – «народ, население, сообщество с неким общим для них этническим, вероисповедным или иным качеством» (род славянский, род русский, род христианский и пр.). В рассказе о вавилонском столпе отразилось, пожалуй, более позднее словоупотребление: «родъ» – народ, «языкъ» – народ или разговорный язык.