Древняя душа
Шрифт:
— Мама! — к горлу подступила рвота.
— Ты плакала во мне и дрожала всем тельцем, я чувствовала это. Именно в ту ночь я поклялась, что мы справимся. Станем сильнее этого мерзавца.
— Но как?
— Атапи, — она подошла ко мне, взяла мои руки в свои и зашептала, — Люцифер задурил каарам головы, они верили, что готовятся к возвращению Богини, а на самом деле его интересовал только портал на землю — для себя. Мы используем это, дочка.
— Но как?
— Тссс. Тебе нельзя это знать. Иначе узнает и он.
— Но как же ты?
— За долгие годы
— Поняла. — Я кивнула. — Со мной тоже сработает?
— Не знаю. Но попробовать же можно? — она ободряюще улыбнулась и тут же нахмурилась. — Ты слышишь?
— Что?
— Смартфон. — Мать встала, подошла к комоду и, пошарив по его дну, извлекла гаджет с горящим экраном. Теперь и я слышала гудение. — Слушаю. — Ее лицо побледнело, она покачнулась, пришлось даже облокотиться о комод.
— Мама? — мои руки оказались весьма кстати, что не дать ей упасть.
— Атапи, этот день настал. — Тихо прошептала мать. — Агор требует, чтобы ты приехала к озеру.
Глава 12 Все цветы быстро гибнут
Гаян
В моей жизни было многое. Она началась на небольшой планетке с суровым климатом — здесь царил холод, безжалостный, обжигающий, убивающий. Первое воспоминание — дрожь. Вечная стужа пробиралась под те лохмотья, что именовались одеждой, мучила худое тело и заставляла жаться к очагу внутри простенького дома — несколько палок высотой в рост человека, утопленные в лунки, продолбленные в промерзшей земле, сверху наброшены шкуры животных. Вверху дыра для выхода дыма.
Но чаще всего погреться у огня не удавалось, по простой причине — мать каждый год исправно рожала по ребенку, и хоть выживали далеко не все, нас все же было так много, что самые теплые места доставались более сильным старшим. Меня же чаще всего отшвыривали в задние ряды, приходилось довольствоваться тем теплом, которое можно было получить, прижавшись грудью и животом к спинам тех счастливчиков, которые получали ласковое тепло очага.
С едой было также — мало, редко, и то объедки. Постоянные тычки и зуботычины. Младшие братья и сестры умирали один за другим. Жалеть их мне в голову не приходило, мы все были сворой вечно голодного зверья и любви друг к другу не испытывали. Погибали и старшие. Но я выжил и стал взрослым — осознал это в тот день, когда раскидал дрожащую малышню и присел на корточки рядом с огнем, щурясь от счастья. Но оно было недолгим.
В ту ночь остервенело завывал буран, порывами ветра, будто огромными ступнями, ударяя в «стены» нашего дома, заставляя их прогибаться, надуваясь шаром. «Не к добру», — шептала мать, при особо сильных порывах ветра садясь на постели и прижимая руки к большому
Оставалось недолго, уж на глаз научился определять. Скоро нас всех выгонят на мороз, будем стоять, сбившись в стайку и вздрагивать при каждом ее истошном вопле. Потом, когда визг младенца ознаменует конец мучений — и матери, и наших, вернемся в тепло и, как положено, гуськом будем подходить к постели, чтобы познакомиться с новым членом семьи, который начнет вопить ночами, не давая нам спать.
Сегодня тоже никто не спал, вздрагивая под завывания бурана. Даже отец не выдержал, оделся и кивнул мне:
— Идем, подмогнешь шкуры укрепить.
Для этой цели снаружи лежали десятки тяжеленных валунов. Какие-то притащили братья, большинство из которых умерли, другие припер, усердно поливая потом, уже я сам. Камни надо было уложить на шкуры, что волной опускались внизу на снег, сгибом уходя внутрь. Этим мы с отцом и занялись.
Начали от входа и двинулись вправо полукругом. Валуны прожигали руки холодом, но в рукавицах было гораздо медленнее, да и опаснее — гладкие бока создавали опасность того, что камень выпадет из рук и угодит прямиком на ногу, тогда «прощай, пальцы!». А инвалида никто кормить не будет.
Когда мы почти закончили, отец выпрямился, вглядываясь во тьму, что завихрялась вдалеке. Я встал рядом, удивляясь — увидеть его праздно стоящим мне довелось впервые, ведь обычно он всегда занят тяжелой работой, с самого утра, едва поднимется с постели, до поздней ночи, когда уляжется и, позволив себе облегченный выдох, сразу же захрапит. А если есть силы, повернется к жене, и мы, дети, закроемся с головами под его грозный окрик, но все равно будем слышать их охи-ахи и по-дурацки хихикать, чувствуя, как полыхает лицо.
Они вышли из бурана — высокие, сильные, хищные. По одежде сразу стало ясно — не наши. Да и непонятные палки, которые чужаки выставляли вперед, явно несли угрозу. Отец напрягся, я кожей ощутил его страх. А ведь он шел на любого животного почти с голыми руками. Но в этот раз как к животным отнеслись к нам.
Все быстро кончилось. Концы палок вспыхнули ярко-синим, отец упал, а я так и остался стоять, глядя на дыру в его груди. От кровавого месива шел пар. Меня схватили. Попытался сопротивляться, как и братья, что выбежали на мои крики. Удар по голове оглушил, спас только мягкий капюшон. Я лежал на боку и смотрел, как братья падают один за другим, как сестер насилуют солдаты, как буран срывает шкуры со сломанных палок, и от нашего дома остается лишь затухающий очаг.
Это было похоже на огромный цветок — огонь в центре, шкуры, прижатые валунами, лепестками в разные стороны. Лишь раз видел растение — когда пришло такое тепло, что снег растаял, и в низинах вылезли зеленые ростки. Правда, едва они расцвели, мороз вернулся, изведя их у нас на глазах. Вот и от этого буран скоро и следа не оставит, уже заметает снегом. Все цветы быстро гибнут. Последним, что ухватили мои глаза, была мертвая, полностью голая мать, в животе которой ворочался еще живой ребенок.