Древняя Карелия в конце I – начале II тысячелетия н. э. Происхождение, история и культура населения летописной Карельской земли
Шрифт:
Вторжение в середине III тысячелетия до н. э. в Финляндию неолитических племен культуры боевых топоров не затронуло рассматриваемой нами территории. Данная культура распространилась лишь в юго-западной прибрежной части страны, доходя на востоке узким языком до Карельского перешейка в окрестностях Выборга. Ее влияние ощущается в материале позднего неолита остальной части Карельского перешейка (отдельные ладьевидные топоры и их обломки, местные «варварские» подражания им, керамика со шнуровым орнаментом). В главном же, развитие на этой территории проходило в рамках культуры асбестовой керамики (Восточная Финляндия и северная часть древней Карелии, включая Северное Приладожье) и культуры поздней гребенчатой керамики (Карельский перешеек и южная часть финской Карелии). И лишь начавшееся около 1300 лет до н. э. мощное культурное влияние из области верхнего течения Волги и Оки, одним из самых заметных проявлений которого было распространение текстильной керамики, изменило картину. Карельский перешеек, Карелия и восточные районы Финляндии оказались в зоне распространения культуры текстильной керамики (Meinander 1954; Седов 1990; Huurre 2000: 71-82; 2003: 226-236; Lavento 2001; Сакса 2006: 15-28). Однако внутренние районы Финляндии, включая и область Саво, сохранили традиции асбестовой керамики. Асбестовая керамика, наряду с текстильной, использовалась также в Северном Приладожье и северной части Карелии. Асбестовая керамика уже в эпоху раннего металла распространилась на север Фенноскандии и Кольский полуостров (Гурина 1961; Carpelan 1979; Сакса, Тимофеев 1996: 52-55; Huurre 2000: 110-113; Сакса 2001: 261; Сакса 2006: 15-28).
Как эта поздняя асбестовая керамика, так и текстильная керамика принадлежат к эпохе бронзы (раннего металла – в Карелии, Восточной, Северной Финляндии и на Кольском полуострове). К сожалению,
Глава 3
Население Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья в железном веке (1-е – начало II-го тысячелетия н. э.)
Переход к эпохе металла – начало перелома в культурно-историческом развитии
Резкое сокращение количества поселений в эпоху бронзы по сравнению с каменным веком требует своего объяснения. Известно, что в конце I тысячелетия до н. э. произошло ухудшение климата, однако не менее ощутимое воздействие на условия жизни на Карельском перешейке и примыкающих к Ладожскому озеру территориях оказало возникновение Невы в начале эпохи бронзы около 3300 лет назад и связанное с этим падение уровня воды в Ладоге более чем на 10 м (Абрамова, Давыдова, Квасов 1967; Малаховский, Арсланов, Гей, Диноридзе, Козырева 1993; Саарнисто, Сакса, Таавитсайнен 1993: 27-29; Saarnisto, Gr"onlund 1996: 205-215; Saarnisto 2003; 66-69). Многие поселения оказались расположенными далеко от воды, ранее богатые рыбой водоемы, заливы и протоки стали частью суши (рис. 3). Все это привело к сокращению и возможной миграции населения, а также к его дроблению на более мелкие коллективы. Не исключено, что поселения бронзового века археологически трудноуловимы; они, возможно, оказались в какой-то своей части перекрытыми слоем донных отложений периодов кратковременных колебаний уровня воды в Ладожском озере и других водоемах. В любом случае, во Внутренней и Восточной Финляндии, на Карельском перешейке и в Ладожской Карелии на протяжении почти двух тысяч лет не происходило не только сопоставимого с периодом каменного века расцвета культуры, но и сколько-нибудь заметного последовательного ее развития. Памятниками населения этой эпохи являются невыразительные каменные насыпи и поселения с керамикой типа Луконсаари во внутренних областях Финляндии. На Карельском перешейке керамика данного типа наряду с поздней текстильной керамикой встречена при раскопках средневекового островного Тиверского городка на Вуоксе (Taavitsainen 1990: 240; Carpelan 1997:401-402; Saksa 1998:190; Lavento 2003:264). Поселение эпохи раннего металла с асбестовой керамикой исследовано нами в 1985-1987 гг. на склоне холма Калмистомяки (Кууппала) в Куркиёках в Северо-Западном Приладожье (рис. 6) (Сакса 1987: 224-225; Сакса, Тимофеев 1996: 52-55; Saksa 1998:132-136,189-190). Единственное на Карельском перешейке достоверное поселение эпохи бронзы и раннего железного века раскопано в Ряйсяля (Мельниково) на холме Калмистомяки (могильная горка) (Meinander 1954: 189-190; 1969: 42-43, 66-69; Uino 1997: 107, 287-288). При внимательном рассмотрении обнаруживается, что асбестовая и текстильная керамика присутствует в керамическом материале многих относимых к каменному веку поселений, в значительном количестве раскопанных на Карельском перешейке. К таковым относятся поселения в районе Каукола (Севастьяново), Ряйсяля (Мельниково), Выборга (Хяюрюнмяки) (рис. 5) (Uino 1997: 103-107, Fig. 4: 1, 236-240; Saksa 1998: 189-191; Lavento 2001: 244-253). Разведками A.H. Румянцева в конце 1960-х гг. обнаружен ряд памятников с керамикой эпохи бронзы и раннего железного века в районе Мельниково и Красного Холма, однако эти материалы не были опубликованы (Лапшин 1995: 167). Захоронения этого времени на Карельском перешейке неизвестны.
Достаточно поступательное и наглядно проявляющееся в археологическом материале развитие культуры железного века в Приладожской Карелии фиксируется начиная с середины I тысячелетия н. э. и связано оно с более глобальными процессами европейской истории, приведшими к возрастанию роли и самостоятельности в развитии отдельных областей региона Балтийского моря. В этой северной зоне проживания разноэтничных народов после распада Римской империи происходит зарождение связанных между собой экономически и культурно (а впоследствии и политически) областей, становление национальных (племенных) культур и экономик на базе технологий железного века. Необходимо сразу отметить неравномерность в социально-экономическом развитии различных частей этой территории. Так, в Скандинавии, Прибалтике и Западной Финляндии на западе и Верхней Волге на востоке к железному веку сформировались развитые и самостоятельные в культурном (имеется в виду археологическая составляющая) отношении области. Население этих сложившихся еще в железном веке историко-культурных зон в условиях возросшего спроса на пушнину нуждалось в бесперебойных и значительных по объемам поставках шкурок ценных пород пушных зверей. Интенсификация пушной охоты на Севере, откуда, как хорошо было известно еще со времен Античности, происходят самые ценные меха, привела к увеличению промысловых поездок в отдаленные районы из обозначенных выше более развитых областей. Археологически уловимым следствием этого стало появление на обширной территории зоны таежной охоты предметов охотничьего снаряжения: наконечников копий, топоров, блоковидных каменных кресал, лыж и саней. К наиболее ранним вещам железного века на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье относятся блоковидные кресала (13 экз.), топоры (2 экз.), наконечники копий (2 экз.) (Uino 1997: 104-106, Fig. 4: 1; 2003: 296-297; Сакса 2000: 121-124, рис. 1) (рис. 6). На Карельском перешейке эти предметы составляют наиболее заметную и представительную группу находок первой половины – третьей четверти I тысячелетия н. э. Концентрируются они в зоне Вуоксы, что отражает ее роль как важнейшей транспортной магистрали, а самого перешейка – как зоны непосредственной промысловой охоты. Такие, проникающие из других, зачастую отдаленных областей изделия из железа свидетельствуют о проявлении интереса к ресурсам этих таежных районов со стороны населения более развитых областей Западной Финляндии, Эстонии и верховьев Волги, где находятся аналогии перечисленным выше предметам (Сакса 1984: 5; 1989: 94-95; 2000: 121-123; 2001: 96; Saksa 1992: 468-470; 1994: 29-45; 1998: 190-191).
Рис. 6. Поселения, каменные насыпи и отдельные находки вещей эпохи бронзы и раннего металла (по М. Lavento (2003))
В этой связи встает вопрос о наличии местного населения на этих землях и его культуре. В финской археологической литературе преобладающей стала точка зрения, согласно которой на Карельском перешейке проживало местное, археологически почти неуловимое население (Kivikoski 1944: 25-28; 1961: 260-261; Хуурре 1979: 138-142). Российские ученые сходятся во мнении, в соответствии с которым карелы сформировались на основе местного прибалтийско-финского населения, признавая тем самым существование этого населения, но отмечая при этом скудость археологического материала I тысячелетия и. э. (Панкрушев 1980: 148-159; Кочкуркина 1982: 14-17; Косменко, Кочкуркина 1996: 380-381). Исследования последних лет принесли новые данные о раннем периоде железного века этой территории, позволившие в новом свете интерпретировать и уже имеющиеся материалы (Saksa 1992: 96-105; 1998: 190-191; Сакса 1997: 95-96; 2000: 121-123). В настоящее время можно с высокой степенью определенности утверждать, что на Карельском перешейке преемственность в заселении не прерывалась в раннем железном веке; население лишь продолжало жить в условиях, близких к каменному веку, используя орудия из камня. Переход к новой эпохе фиксируется лишь в керамическом материале.
Таким образом, в Приладожской Карелии в первой половине – середине I тысячелетия и. э. одновременно (параллельно) существовали две культуры: культура местного населения, продолжавшая традиции предшествующего времени, и культура пришлых промысловых охотников, представленная орудиями охоты из металла и каменными блоковидными кресалами (Сакса 2000: 121-123). В целом же население этой части Приладожья существенно не отличалось по уровню своего развития от населения обширных таежных районов, расположенных на север, восток и юг от Ладожского озера.
Проведенные нами в 1990-е г. совместно с финскими учеными палеоэкологические исследования на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье привнесли в действительно скудную базу данных о ситуации на этой территории в предшествующее появлению постоянного населения железного века время новые материалы по земледельческому освоению рассматриваемой территории. Выясняется, что первые опыты возделывания зерновых культур здесь приходятся на поздний римский железный век (около 200-400 лет и. э.) (о-в Кильпола) (Taavitsainen, Itkonen, Saksa 1994:37-38; Saarnisto, Gr"onlund 1996: 205-215; Saarnisto 2003: 67-68). В образцах, взятых в районе пос. Куркиёки (Кууппала) и г. Сортавалы (о-в Риеккала), пыльца культурных растений впервые зафиксирована соответственно около 400 г. и 600 г. и. э. (Simola 2003:98-107; Alenius, Gr"onlund, Simola, Saksa 2004: 23-31). Во всех этих случаях речь идет все же о кратковременных, эпизодических занятиях земледелием. Постоянным фактором экономики оно становится лишь начиная с конца железного века. Эти первые отмеченные в зонах распространения находок железного века следы возделывания земледельческих культур можно связать с деятельностью охотников, совершавших продолжительные сезонные поездки, отнеся их, таким образом, ко «второй» культуре, центры которой располагались за пределами этой зоны.
Рис. 7. Археологические памятники и отдельные находки среднего железного века (300-800 гг. н. э.)
К середине I тысячелетия н. э. (VI в.) относится самая ранняя для времени железного века исследованная могила на рассматриваемой территории – погребение под каменной насыпью на о. Риеккала в Ладожском озере неподалеку от г. Сортавалы (рис. 7). Оно было найдено в 1936 г. случайно при установке мачты для антенны на холме, расположенном на западном берегу залива Нукутталахти около его устья. Помимо двух шведских по происхождению аграф-пуговиц, в погребении находились два браслета с расширяющимися концами и спиральный перстень – все эти вещи поступили в Национальный музей Финляндии до раскопок (рис. 8). При осмотре места находки и последующих раскопках выяснилось, что речь идет о погребении в небольшой каменной куче неправильной формы с размерами 1,5 м*2 м. Камни были уложены в один слой, под которым находилась тонкая прослойка песка на скальной поверхности. Непосредственно под дерном на камнях и между ними встречено много кальцинированных костей (около 350 г) и некоторые вещи: оплавленные синие пастовые бусины, маленькая, свернутая спиралью бронзовая лента, изогнутый железный предмет (нож?) и кварцевый скребок (рис. 8) (Kivikoski 1939:1-11; Кочкуркина 1978:135-136; Сакса 1989: 95; Saksa 1998: 191; Uino 1997: 110-111; 2003: 298-303).
По мнению автора раскопок, речь здесь идет об одиночном трупосожжении, очевидно, мужском. За это предположение говорят аграф-пуговицы, но отсутствие оружия и наличие браслетов и бус указывают на возможность женского погребения. Так как рядом не оказалось других захоронений, то Э. Кивикоски предположила, что это могила мореплавателя, а инвентарь указывает на его шведское происхождение. По ее мнению, могила скандинава косвенно свидетельствует о наличии здесь местного населения. Но все же происхождение вещей однозначно определить нельзя. Рассмотрим инвентарь погребения более детально. Браслеты с утолщенными «колбовидными» концами в конце римского железного века и в начале периода Великого переселения народов были в употреблении во многих населенных германцами областях Европы. Отсюда они ввозились в Прибалтику, где получили дальнейшее собственное развитие (Kivikoski 1939: 4-5; Моога 1938: 430; Eesti esiajalugu 1982: 290-294, joon. 195: 8-9). В самой Финляндии известен лишь один экземпляр из Калвола Пелтокутила в западной части страны. В Швеции браслеты с такими головками немногочисленны (Kivikoski 1939: 4). Подобные браслеты известны также в областях, заселенных восточными финно-уграми (Спицын 1901: 39, табл. ХУШ: 4; ХXIII: 7). Аграф-пуговицы, представленные в погребении двумя различными типами, известны в Западной Финляндии, материковой Швеции и на о. Готланд. Пуговицы с крестообразной фигурой и шипами найдены в Западной Финляндии в количестве 9 экз. (Kivikoski 1973: 57, Abb. 352). Они в большом количестве встречаются в материковой Швеции и на о. Готланд, который, как предполагают, являлся центром их производства (Nerman 1935: 83; Kivikoski 1939: 4; Er"a-Esko 1965: 8, 65; Lamm 1972: 101-107, 110-111, 119). Пуговицы в виде усеченного конуса с орнаментом в виде трех звериных голов (Салинс стиль I) (Er"a-Esko 1965: 57, taulu XI, n. 41) известны в Западной Финляндии и на Аландских островах в количестве 25 экз. (Kivikoski 1973: 57, Abb. 354). Появившись в Финляндии, аграф-пуговицы прежде всего распространились в западной части страны, где к этому времени уже сложились собственные поселенческие центры. Наиболее развитые из них находились в Юго-Западной Финляндии и Южной Похьянмаа (Эстерботнии). Не исключено, что здесь существовало местное производство указанных украшений. Что касается спирального перстня, то подобные изделия равно хорошо известны как в западных и прибалтийских областях, так и на востоке. Таким образом, инвентарь погребения не дает прямых оснований для утверждения о шведском, как считала Э. Кивикоски, происхождении погребенного.
Форма самого погребального сооружения также отличается от бытовавших в это время в Скандинавии надмогильных конструкций, но напоминает каменные насыпи типа лапинраунио (лопарские груды) внутренних и восточных районов Финляндии. Нам представляется, что прав К. Мейнандер, указывая на погребение местного жителя, представителя «лесного народа» (Meinander 1950: 98-99). Он, должно быть, имел тесные связи с Юго-Западной Финляндией или Южной Похьянмаа, где мог приобрести одежду с красивыми пуговицами. К погребальным сооружениям типа лапинраунио (лопарская груда) отнес могилу также М. Хуурре (Huurre 1984: 306). С.И. Кочкуркина, соглашаясь с заключением Э. Кивикоски, указывает на связь предметов из могилы в Нукутталахти с прибалтийским миром середины I тысячелетия и. э. (1978: 135-135). П. Уйно, рассматривая данное погребение, отмечает факт отсутствия на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье традиции совершения захоронений под каменными насыпями в предшествующее погребению в Нукутталахти время. По ее мнению, отправную точку при решении проблемы происхождения этой погребальной конструкции следует искать в Западной Финляндии, в Хяме и Южной Похьянмаа, либо на южном побережье Финского залива (Эстония, Ингерманландия), где в железном веке погребения совершались в различного рода каменных сооружениях (Uino 1997: 47, 110-111). В своей более поздней работе Уйно останавливается на рассмотрении погребения из Нукутталахти более подробно (Uino 2003: 298-303). Интересны результаты остеологического анализа, согласно которым погребенный был совсем еще молодым, 15-20-летним человеком. Пол определить не удалось. Определение возраста уже исключает предположение об опытном мореплавателе. Относительно формы погребального сооружения Уйно отмечает, что она ближе к финским каменным конструкциям, чем к шведским погребениям того же времени. Расположение на скале у воды соответствует традиции лопарских каменных груд, встречающихся по берегам Саймы (Lehtosalo-Hilander 1984: 324; 1988: 145-149). В то же время Уйно не склонна интерпретировать могилу как лапинраунио на том основании, что в Приладожской Карелии отсутствуют подобного рода памятники (Uino 2003: 302). Отметим, что в последние десятилетия на Карельском перешейке выявлено, и именно в местах древнейшего проживания населения, значительное количество каменных насыпей, часть из которых, например, насыпь из Кууппалы в Куркиёках, полностью отвечает классической лапинраунио. Она находится на высокой прибрежной скале, диаметр ее составляет 10 м, высота 1 м. Другие из известных, но лишь частично исследованных каменных насыпей находятся в дер. Ольховка (финское Лапинлахти) на южном берегу оз. Суходольское, дер. Яркое (Суотниеми) на восточном берегу оз. Вуокса, в нижнем течении р. Вуоксы в районе пос. Мельниково (Ряйсяля), на Вуоксе в районе пос. Севастьяново (Каукола), на северном берегу Выборгского залива в районе населенного пункта Большое поле и на западном берегу Ладожского озера у пос. Приладожское (Кирпичников, Назаренко, Сакса, Шумкин 1992: 64-74). К сожалению, большая часть насыпей археологически не изучена. Раскопанные нами насыпи в дер. Ольховка содержали средневековый материал (Сакса 1984:112-117; 1985: 81-84; 1990: 22-30; 2001: 269; Saksa 1985: 37-49; 1994: 29-45; 1998: 71-74).