Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Колесов Владимир Викторович

Высказано предположение, что именно «враг, тот самый с кем сражаются, может на время стать другом, ph'ilos, в силу соглашения, заключенного в соответствии с обрядами и с принятием священных обязательств» (Бенвенист, 1974, с. 369). Враг и друг – противоположности отвлеченные, в отношении к отдельному человеку выражение враждебности и дружбы может постоянно меняться. Именно такими и были отношения восточных славян с южными кочевниками – печенегами и половцами, и «Слово о полку Игореве» донесло до нас неоднозначность этих отношений, которые можно объединить формулой «друг – враг» (Робинсон, 1980, с. 233).

В древнерусских текстах друг всегда противопоставлен врагу, неприятелю, супротивнику: «Ты бо не врагы предаеши иноплеменником, но другы» (Пчела, с. 117). Друга упоминают в ряду самых близких для человека людей: «мнозихъ другъ и ближьнихъ» (Устав Студ., с. 342), «множество друговъ и рядникъ» (Жит. Стеф. Перм., с. 97), «състрадальникъ и другъ» (Жит. Феод. Студ., с. 156); выражение «братья мои и други мои» встречается в русских летописях с XIII в. очень часто, а еще раньше – в «Печерском патерике»,

составленном в самом начале XIII в. Другъ (и друзи) – слово, которое обычно употребляется с притяжательным местоимением: другу – своему, моему, нашему, вашему и т. д., «сътворите соб другы» (Патерик, с. 85); таким образом, друг не может быть обезличен, он крепко связан с определенным лицом, в своих отношениях друзья зависят один от другого. Дружба – это не качество, а отношение. «Дружество» переходит иногда по наследству, так что в княжеских грамотах с XIV в. нередки оговорки типа: «А хто будеть другъ мни и моимъ дтемъ, то и теб другъ» (Срезневский, т. 1, стб. 727).

Когда Иларион называет князя Владимира, принявшего крещение, «другомъ правьд», он имеет в виду договор, который тот заключил с этой «правдой», т. е. с христианской верой, и теперь не свободен в своем отношении к другим; он – соратник и спутник такой правды. В русских текстах XI в. другом еще называется поводырь слепца; в ранних переводах с греческого словом други передается не только ph'iloi ‘друзья, спутники’, но и s'ynnomos просто ‘спутники’, в том числе и ‘спутники жизни (супруги)’. То же слово ph'ilos, которое в большинстве славянских (и особенно русских) переводов соответствует слову другъ, в болгарских может передаваться также словом гость (Ягич, 1902, с. 94). Дружбу имеют или принимают, ее хранят, но прежде всего другом следует «наречься», т. е. назваться («и нарекся другъ ему» – Флавий, с. 187). Дать имя друга себе – значит стать этим другом. В русских говорах (особенно в терминологии древнейшего ритуала свадьбы) дружкой называют один из одинаковых (парных) предметов, а лиц, связанных какими-либо взаимными отношениями, общим, хотя бы и временным, делом. То, что впоследствии стало обозначаться словом пара, когда-то именовали просто другом, т. е. «другим я»; друг всегда понимается в отношении к другому, к равной себе паре: ср. выражения друг друга, друг за другом и т. п., во всяком случае, это отношение равенства и взаимной поддержки. Дружба – не родство и не близость, это общая ответственность; не случайно древнему другъ соответствовало иногда согражданин (Бенвенист, 1969, I, с. 335).

В современном языке друг как обращение к случайному собеседнику – постороннему или незнакомому человеку вместо обычных, почти официальных товарищ, гражданин, как будто показывает, что в некоторых своих значениях это слово перестало выражать древние представления о дружбе как особом родстве по духу и долгу. Пожалуй, впервые у Даниила Заточника, да и то в самых поздних списках его посланий, можно заметить переход значения ‘друг’ к простому ‘приятель’, а «приятель», между прочим, при случае может и предать: «Не ими другу вры, не надися на брата!» – такова дружба нового феодального времени, дружба без ритуала посвящения, без определения обязательств друг перед другом. Когда в середине XVI в. в «Домострое» Сильвестр поучает своего сына и говорит о том, как должен вести себя «управитель» («Другу не дружи, недругу не мсти, и волокида бы людемъ ни въ чемъ не была, всякого отдлай с любовию без брани» – Домострой, с. 172), он противопоставляет другу уже не врага, а недруга, и это выразительно подчеркивает изменение характера дружественных связей, близких скорее к «приятельству».

«Бой красенъ мужествомъ, а приятель дружествомъ» (Симони, с. 83) – говорит пословица XVII в.: дружеское отношение и приемлемо, и приятно, но это, конечно, не дружба-побратимство, не дружба-союз.

Говоря о древнейшем значении корня друг, историки языка сравнивают его со многими словами в разных родственных языках (ЭССЯ, вып. 5, с. 131-132; Топоров, 1, с. 369, 378, II, с. 239-240) и приходят к выводу, что он находится в ближайшем родстве с корнем, обозначавшим дерево; следовательно, друг – крепкий, прочный, т. е. надежный, «как дерево». Слово друг обозначает прежде всего верного соратника в деле; корень отглагольного происхождения, а это значит, что «друг познается в деле»; именно общностью дела и определяется характер дружбы. Во всех славянских языках друг и другой несомненно связаны общностью происхождения от одного глагольного корня, а это доказывает, что и слово друг у древних славян в родовом обществе имело значение чисто военное: друг – тот, кто следует за тобой, спутник, второй, следующий во время похода. Именно значения ‘отряд’ или ‘свита’ имеет это слово в славянских, балтийских и германских языках. «Друг как член связанного воедино целого, предназначенного для выполнения некоего общего дела» (Топоров, II, с. 240), верный соратник, товарищ. Связана с этим понятием и «задруга» – община совместно живущих людей (при этом никогда не предполагалось обязательное

родство по крови или по свойству).

Последующее развитие феодальных отношений потребовало новой социальной терминологии. Кроме того, дружеские связи могли ведь возникнуть в рамках рода-племени и между своими. Разграничение этих явлений находит отражение в языке.

По традиции историки отмечают развитие средневековых вассальных отношений, выраженных в терминах родового быта; отец, брат, брат старейший, сын – так постоянно обращаются друг к другу древнерусские князья. Но они и на самом деле были родственниками, все до единого. «Сюзеренитет-вассалитет, в особенности в XI в., переплетался с элементами родовых отношений» (Юшков, 1949, с. 332).

Было бы слишком просто в перенесении старых терминов на новые социальные отношения видеть переплетение родовых и феодальных отношений. Термины родового строя столь же социальны, только их социальная функция проявляется иначе, чем в средние века. Существует мнение (Бенвенист, 1969, 1, с. 209-212), что некоторые слова, впоследствии ставшие терминами кровного родства, имеют мифологическое происхождение и с самого начала были именно социальными терминами. Например, в отличие от слова мать «патер» не являлось обозначением «физического» отца и брат обозначало не брата по крови, а мужского члена коллектива-фратрии («братства»), как и сестра – ее женского члена. Отец как родитель, возможно, назывался словом atta (к нему с уменьшительным суффиксом – ьць- восходит славянское отьць), точно так же как и anna – мать матери или отца, ‘старшая мать’.

Если учесть эту поправку, придется признать, что принципы «братства» в среде древнерусских князей не являлись уже механическим продолжением терминологии родового строя. Это – традиционные обозначения равенства социальных отношений дяди с племянником, названого отца с сыном и т. д.: «Ты мои еси отец, а ты мой сын, у тебе отца нету, а у мене сына нетуть, а ты мои сын, ты же мой брат» (Сергеевич, 1893, с. 151).

Однако и в таком суждении ускользают от внимания некоторые тонкости семантических переносов у терминов. Поначалу в языке общества с новыми социальными отношениями содержание слова другъ еще не нашло себе точного эквивалента. Договор единения и дружбы называют «любовью», а естественным последствием единения и любви является условие, что у друзей-союзников-братьев – и общие друзья, и общие враги, появляются формулы, похожие на ту, которую провозгласили на Любечском съезде князей в 1097 г.: «да нон отсел имемься во едино сердце», что полвека спустя приняло такой вид: «быти всмъ за одинъ брать» (Сергеевич, 1893, с. 170). По мере того как младшие в роде и по возрасту князья получают все больше власти и владений (отчин), все резче выступает подчеркивание равенства князей в термине братья: брате и сыну, брате и отче, но никогда в те времена не говорили «господине и отче». «Слово братъ приобретает особое значение в середине XII в.: брат – тот, с кем можно жить в союзе, брат – союзник, кто обещал “быти за один братъ”» (Пресняков, 1909, с. 112). Вот что заменило теперь былой термин социальных отношений между прежде враждующими: не другъ, а братъ. Формула феодальной верности: «братью свою всю имти и весь род свой въ правду, ако... душю свою» (Ипат. лет., с. 134) – собирает воедино и личное (душу), и семейное (род) и союзное (братию).

Со второй половины XIV в. на этой основе возникает собирательный термин братство (Срезневский, т. 1, стб. 173-174): держати в братстве, быти в братстве, взяти братство и т. д. В условиях развитого феодализма конкретное и многозначное братъ порождает уже отвлеченные формулы с книжным словом, в составе которого высокий суффикс – ьств(о).

Последовательность древних семантических переходов теперь трудно уловить. Но поскольку родственные, социальные, нравственные и всякие иные отношения людей в родовом обществе тесно сплетались, несомненно, что в различных ситуациях брат мог быть и тем, и другим, и третьим: и братом родным, и братом своим, и братом названым. Только с постепенной дифференциацией типов человеческих отношений в классовом обществе из исходного синкретического содержания древнего слова могло выделиться одно из значений, которое становится основным. Наряду с ним возникала необходимость и в новых словах. Попытки разграничить с помощью слов одного корня множественность позиций человека в мире можно найти во всем. Для примера рассмотрим употребление таких слов и древнерусском переводе «Девгениева деяния» (XII или XIII в.).

Богатырь Девгений похищает приглянувшуюся ему Стратиговну, и возникает желание вернуть ее. Братья похищенной девицы, которые поклялись это сделать, называют себя братаничи, когда они вместе, но врагов-сарацин они именуют иначе: «И рекоша же братаничи: “Братия срацыняне!”» (Девг. деян., с. 30). Братьями они называют врагов (которые в известный момент могут обернуться и друзьями, стоит лишь с ними помириться); но и себя они называют братиями тогда, когда возникает необходимость показать свое единство в противоположность чужим (с. 34).