Древо миров
Шрифт:
«Я не могу ответить на твой вопрос, государь, — сказал тогда Альфред Паж, — ибо сам не ведаю, в действительности ли произошли события, в коих участвовал старый король, или я слышал от него некую сказку. Все, что рассказал мне Конан Великий, я тщательно записал, и если ты желаешь, мы можем отправиться в Мой замок в Горячем Ущелье, и я предоставлю тебе свои рукописи…»
И Конн отправился в Аргос, не ведая, что путешествие сие станет поворотным в его жизни.
Поглаживая пальцами сандаловый футляр, он погрузился в воспоминания.
…Горячее Ущелье, лежавшее в тридцати лигах к северо-востоку от Мессантии, представляло собой распадок среди отрогов Рабирийских
«И все же я не понимаю, месьор Альфред, — заговорил король, смахивая пот со лба, — почему эта страница из жизни моего отца окружена столь плотной завесой недомолвок? Признаюсь, сам Конан не очень любил говорить о Турне и обо всем, что связано с этим городом. Я побывал в Озерном Краю и проехал по разрушенным улицам города. Турн мог бы стать достойной столицей Аквилонии, если бы не его удаленность от центра державы. Но, мыслю, не в том была причина, заставившая отца навсегда покинуть мощную северную цитадель, им воздвигнутую».
«Я был слишком молод тогда, — отвечал пожилой летописец, — гораздо моложе, чем ты сейчас, государь. Однажды мы с твоим отцом отправились на охоту. Конан любил травить зверя в одиночку, вот и тогда он не взял никого, кроме своего юного оруженосца. Он загнал волка, но отпустил его, а потом, когда мы укрылись от дождя в заброшенной хижине, рассказал мне удивительную историю. Якобы на нас напали лесные разбойники, и в схватке с ними я погиб. Потом король отправился на некий остров, именуемый Фалль, и, совершив то, что было угодно богам, вернулся обратно. И вернулся раньше, чем отбыл…»
«Как это?» — не смог скрыть удивления Конн.
«Я этого тоже не понимаю, — горестно покачал головой Альфред Паж. — Старый король говорил о петле Времени, в которую попал, благодаря хитроумию жителей неведомого острова, об Источнике Судеб, в который ему удалось заглянуть. Он утверждал, что вернулся досрочно, чтобы спасти меня от смерти и Турн от разрушения, но Время оказалось сильнее: когда мы подъехали к воротам города, Турн оказался разграблен ванирами, магистр Афемид был убит, а Верховный Жрец Обиус исчез неведомо куда…»
«Обиус утверждает, что лишь благодаря его усилиям ваниры, в конце концов, были уничтожены, а многие жители Турна избегли смерти», — задумчиво молвил Конн.
«Так или иначе, но Конан навсегда предал это место забвению, — продолжил Альфред, — и я осмелюсь высказать предположение, что причиной тому была его неудача. А к неудачам король — киммериец питал истинное отвращение. Он их попросту презирал, потому и не любил впоследствии говорить о тех своих приключениях. Я же постарался собрать из разных источников все, что связано с Турном и таинственным островом Фалль, и готов, как уже говорил, представить тебе свои изыскания».
Дорога бежала все круче, склоны ущелья стали отвеснее, полоска неба над головой сужалась. Впереди показался замок: окруженный высокой зубчатой стеной, он возвышался посреди небольшой долины, похожей на чашу великана. Склоны ее густо поросли фруктовыми деревьями, кипарисами и кустарником. В воздухе плавал пряный аромат южных цветов. Конн, Альфред Паж и кавалькада сопровождавших аквилонского короля рыцарей въехали по широкому мосту в ворота замка.
Замки знати юга, к коей относился и Альфред, отличались от северных суровых цитаделей, как золотая клетка домашней птицы отличается от простого гнезда ласточки-береговушки. Даже крепостная стена, служившая, несомненно, надежной преградой всякому, кто хотел бы покуситься на жилище Альфреда,
Вместо мрачной высокой башни, зачастую служившей жилищем менее изысканным северным соседям, здесь высились три небольших, но весьма богато украшенных дворца, между которыми журчали фонтаны. Имелся даже зверинец с двумя львами, тремя леопардами, парой горных медведей и вольером, полным экзотических птиц.
Иной содержатель подобного великолепия не преминул бы обратить внимание аквилонского короля на праздничный и богатый вид своих покоев, но Альфред, казалось, был ко всему равнодушен и сразу же провел Конна в хранилище, где на многочисленных полках и стеллажах теснились манускрипты и футляры, содержавшие древние свитки. Выложив на стол изрядную груду манускриптов, он удалился, забыв предложить королю помыться с дороги.
По мере того как Конн углублялся в чтение, разочарование и досада на бесполезность его путешествия в Аргос поселялись в груди молодого короля. Записки Альфреда, хоть и проливали свет на историю строительства Турна, не открывали главного — причину падения Северной Цитадели.
Некий Эл Бритунский в своем обстоятельном труде, посвященном истории атлантов, упоминал остров Фалльхейм, который при желании можно было отождествить с Фаллем, однако бритунец упорно именовал остров летающим, а жителей его — крылатыми фалльхеймцами. Отсюда сам Альфред заключал, что эти сведения не заслуживают доверия, ибо Конан в своих рассказах не упоминал о крыльях жителей острова.
Брандол Устремский, неведомо из каких краев явившийся, оставил смутные и похожие более на бред безумца письменные излияния, в коих утверждал, что является полномочным представителем Гения Зла, господин же его обитает в жерле вулкана на клочке суши, лежащем к югу от Барахских островов, где якобы властвуют женщины. Брандол именовал культ островитянок «фаллическим», и только поэтому попал в список Альфреда.
Были среди рукописей записки некоего безымянного морехода, траченные морской водой, а потому смутно читаемые, — из них следовало, что означенный мореход, попав в страшную бурю, в трех днях пути попутным ветром на север от Кордавы, видел в море некий железный корабль, размером превосходящий кита, но уступающий легендарному Карлуку, спруту темных глубин, и что судно сие прошло мимо в сполохе ярких огней, под звуки весьма странной музыки, от которой у пяти матросов лопнули ушные перепонки, а еще трое бросились за борт и сгинули навсегда. Альфред весьма настаивал в своих заметках, что сей железный корабль мог быть тем самым, о котором поминал Конан.
Наконец, прилагалось чистосердечное, под пытками огнем сделанное признание кордавского бандита Раббака, заявившего в присутствии судьи и трех свидетелей из народа, что он был завербован неведомым человеком с неведомого острова, где сражался в рядах других наемников против войска — а какого именно, и кого то войско защищало, сказать не может. «Все мои дружки, значит, там и скопытились (далее непереводимая игра зингарско-аргосско-барахских ругательных выражений), а я, значит, утек, и тут вот с вами лясы точу». К большому сожалению, протокол допроса на сем обрывался, и внизу стояла размашистая резолюция судейщика: «Повинен смерти за кражу сапог и вольнодумство».