Дровосек
Шрифт:
Данила слушал Кулиша, склонив голову, а на память приходил теплый июньский рассвет на станции Арзамас, где он оказался в прошлом отпуске. Сойдя с московского поезда, Данила ждал автобуса на Окоянов. Автобусная станция была еще закрыта. На ступенях ее сидело несколько человек, приехавших вместе с Булаем тем же поездом. Все они были между собой знакомы. Молодая колхозница с бледноватым, нездоровым цветом лица, одетая в поношенную одежонку, показывала подругам подарки, которые везла своим близким из Москвы. Она доставала их из выцветшей матерчатой сумки и полным нежности голосом говорила:
– А вот сандалики Андрейке, – и показывала трехрублевую, сшитую из кожзаменителя обувку. – А вот Настеньке карандашики. – И на свет появлялась дешевенькая коробка цветных карандашей. – А вот младшенькому
Глядя на эту сцену, Данила чувствовал, что в душе его расползается боль. Только что приехавший из процветающей страны, он не мог равнодушно смотреть на эту беду. Его народ лежал в нужде, распластавшись. Он мучился, пил, страдал, но он и любил так пронзительно, как, наверное, может любить только измученный русский народ: «младшенькому шарик»…
Данила поднялся из кресла, сделал шаг в направлении слегка побледневшего Кулиша и сказал:
– Ты ведь и вправду нас скупить задумал, урод. Лучше учебник истории почитай для начальной школы. А квартира эта действительно моя. Так что ты, опять же, не в свое помещение вломился. Шел бы ты отсюда по-хорошему…
Кулиш взглядом дал знак морпехам, и те, подскочив сзади, пытались заломить Даниле руки за спину.
«Ну, Булай, давай «Прощание славянки», – подумал Данила. Как его учили в Краснознаменном институте разведки, он сделал кувырок вперед головой и, вскочив на ноги, оказался прямо перед Кулишем.
– Сдачу не забудь, купило, – выдохнул он и коротким одновременным ударом двух кулаков снизу в челюсть заставил американца отлететь к стене и осесть на пол. В следующий момент на него навалились сзади и ударили по голове чем-то тяжелым. Он потерял сознание.
Преданная резидентура подняла забрало. Настал час, готовность к которому каждый разведчик постоянно несет в своей душе.
Каждые две минуты ворота посольства раздвигались, и на большой скорости в город уходил очередной оперативный автомобиль. Немецкая служба наблюдения, не понимавшая причин такой активности, выпустила все дежурные бригады за первой пятеркой машин. Когда резиденту доложили, что за шестой и седьмой машинами наружки нет, он отдал команду, и из посольства не спеша выгреб маленький «опелек» доктора Пилюгина, в котором на заднем сиденье прикрытый пледом лежал Корнеев. Это была передовая группа, которой предстояло незамеченной дойти до квартиры, где взяли Данилу. В машину больше никого спрятать было нельзя, к тому же Дед знал, что лишние люди Кренделю, прошедшему курс спецподготовки, будут только мешать. На него возлагалась главная задача – не привлекая внимания противника, достигнуть квартиры, проникнуть в нее и далее действовать по обстановке. Его появление должно было решить самый главный момент – прекращение допроса Булая. Он был снабжен дубликатом ключей и заряженным картечью охотничьим обрезом на случай вышибания замка. Такие обрезы немецкие егеря используют в рукопашных схватках со зверем. Доктор придавался ему для медицинского обеспечения. Остальным сотрудникам, выехавшим на операцию, предписывалось, невзирая на «хвосты», прибыть на десять минут позже Корнеева, заблокировать подъезд и оказать ему необходимую помощь. На этом этапе операция могла проходить уже на виду немецкой контрразведки.
Петляя переулками, доктор спустился к выезду из Бонна, некоторое время катил полями и затем сказал, что наблюдения вроде бы нет. После этого за руль сел Крендель и начал закладывать виражи, приближаясь к Кельну. Он должен был достичь квартиры в точно определенное время и при этом обязательно прибыть к месту назначения чистым. Если он приведет «хвост», то его могут просто не пропустить в подъезд, так как неизвестно, не привлекло ли ЦРУ в этом случае немцев.
Крендель включил перехватчик ближней зоны. Прибор молчал, но он знал, что на центральном пункте в резидентуре эфир гремит, шипит и булькает шифрованными переговорами бригад наблюдения, которых растащили в разные стороны от его маршрута.
Через сорок минут, бросив машину неподалеку от нужного адреса в турецком районе Кельна, они не спеша приблизились к обшарпанному серому дому, пройдя незамеченными мимо американцев из группы обеспечения,
Затем Корнеев попытался осторожно открыть ключом хлипкую дверь дешевой квартиры, но она оказалась запертой на внутренний засов. Женька посмотрел на Пилюгина, они отошли к стене, затем разбежались и одновременно ударили ступнями ног рядом с личинкой замка, сконцентрировав двести килограммов живого веса в одной точке.
Дверь с треском распахнулась, и, обгоняя доктора, Корнеев влетел в комнату. Он увидел Данилу, привязанного к креслу и не подававшего признаков жизни. Навстречу ему от кресла вскочил длинный молодой мужчина в очках со шприцем в руке. Другой мужчина, плотный и с усиками, лихорадочно прикручивал глушитель к «вальтеру», стоя спиной к окну.
«Железный Дровосек», – пронеслось в мозгу Корнеева, – «Железный Дровосек». Ему казалось, что тело его налилось чугуном и он едва двигается, приближаясь к усатому. А тот уже поднимал пистолет и передергивал затвор.
«Железный Дровосек», – снова промелькнуло в голове. Он перенес вес тела направо и, не размахиваясь, сжимая и выкручивая кулак в полете, всадил его в переносицу американца. Что-то хрустнуло, и тот мешком осел на пол.
«Железный Дровосек», – стояло эхо в его ушах. Он повернулся ко второму цэйрушнику, который хотел бежать, но попал в цепкие объятья доктора. Корнеев схватил американца сзади за плечи, вырвал из рук Пилюгина и рывком развернул к себе.
– Не надо, я доктор, – закричал тот по-английски.
– Ты дерьмо, – выдохнул Крендель и ударил его лбом в лицо так, что струя крови брызнула тому на сорочку.
Потом он бросился к топчану, схватил со столика медицинские ножницы и стал перерезать липкие ленты, которыми был прикручен Данила. А доктор уже слушал его стетоскопом, и по тому, как чернело лицо врача, Корнеев понял, что сердце Булая молчит.
Пилюгин снял стетоскоп, не торопясь подошел к американцу, сидевшему на полу с залитым кровью лицом, сжал ему своей мясистой клешней горло и тихо сказал по-английски:
– Что вводил? Говори, что вводил…
– ЛСД, – просипел тот, выталкивая языком выбитые зубы.
Пилюгин раскрыл саквояж, лихорадочно копаясь, нашел ампулу адреналина, набрал шприц и сделал Даниле прямую инъекцию в сердце.
– Теперь в госпиталь, Женя, как можно быстрей.
В это время к дому с разных концов подлетали другие сотрудники резидентуры. Они бросали машины на тротуаре рядом с подъездом и выстраивались полукругом перед дверью, а из переулков бегом стягивалась американская группа прикрытия, на ходу вытаскивая из-под пиджаков резиновые дубинки и баллончики с парализующим газом. Примчавшиеся вслед за сотрудниками резидентуры немецкие контрразведчики с изумлением наблюдали, как семеро русских, деловито покидав пиджаки в кучу, снимали брючные ремни и наматывали их на кулаки. Первые американцы уже достигли заслона, и завязывалась потасовка, когда резкий крик старшего заставил их отступить. Дверь подъезда открылась – и все застыли, увидев Корнеева и Пилюгина, выносивших безжизненное тело Данилы. Его положили в ближайшую оперативную машину, доктор сел рядом и, сжигая резину, машина помчалась в госпиталь.