Дроздовцы в огне
Шрифт:
А каким милым было его хлебосольство. Точно наши седые отцы весело смотрели на гостя сквозь его прозрачные глаза, и точно их голоса были слышны в его стариковском привете:
— Разрешите вас приветствовать стопочкой…
Когда он жил в эшелоне, под его вагонной лавкой таился целый походный погребок: водочка, настоенная на березовой почке и на златотысячнике, лучок, который сам Дед посыпал для гостя крупной солью, колбаса краковская и с чесноком, вареники, сало с последней стоянки.
Как хорошо хрустел он корочкой хлеба где-то на самых задних зубах, отчего у него наморщивалась щека; с каким
— Ну, господа, большой привал, — объявлял он внезапно в разгаре обеда и тут же, облокотясь на руки, засыпал. Можно было вокруг шуметь, кричать, звенеть стаканами, он блаженно спал, прижав к руке прокуренные усы. Минут через десять Дед так же внезапно просыпался, посвежевший, с прозрачными глазами, и первым делом наливал себе стопку.
Удивительный Дед, наша удивительная старая пехота! Таким же он был и с сыном Владимиром. Такой преданной, полной любви друг к другу мне больше уже не видать, но и такой готовности в любую минуту схватиться в бурной ссоре по самому пустяку. Оба они, сухощавые, рыжеватые, вспыльчивые как порох, жадно кидались в перепалку спора, не уступали ни в чем и под конец просто не слушали друг друга.
Теперь, когда я вспоминаю их, уже ушедших, мне кажется, что во всей их складке, в изяществе, силе, в жилистых сухих телах, даже в рыжеватости, как и в горячем, смелом благородстве их натур, была та же цельная красота, какая есть у самых изящных и благородных существ на свете — ирландских сеттеров.
Старый Манштейн, полковник без должности, жил у меня в 1-м полку, а его сын Владимир, генерал, командовал 3-м полком. Как часто Дед по всем правилам представлялся мне, шашка через шинель, рука под козырек:
— Ваше превосходительство, разрешите отбыть в 3-й полк в отпуск к сыну?
— Пожалуйста, дедушка, пожалуйста.
Проходит день. К вечеру Дед возвращается обратно. Сумрачный, ни на кого не смотрит.
— Что, дедушка, скоро из отпуска? Как ездилось?
Молчит, скручивая свою табачную пушку, или что-то ворчит рассерженно и невнятно в сивые усы. Позже выяснялось, как именно ему ездилось. В 3-м полку он радостно был встречен сыном, накормлен добрым обедом, за которым оба с удовольствием обсуждали, как старик поживет у сына хорошо и долго. После обеда стали наседать красные. Дело обычное, завязался бой. Сын генерал, командир полка, с отцом полковником без должности идут под огнем по цепям. Сын отдает приказания. Отец расправляет усы, откашливается, желая обратить на себя внимание, наконец говорит:
— А я, Володя, сделал бы не так…
Генерал Манштейн молча смотрит на полковника Манштейна, идут дальше. Новое приказание — снова расправляются усы, откашливание, новое замечание:
— Володя, а я бы…
Молодой Манштейн круто оборачивается, глаза залило золотым светом, звонкий окрик:
— Полковник Манштейн, потрудитесь замолчать.
Старик вытягивается перед сыном, берет под козырек:
— Слушаю, ваше превосходительство.
Идут под огнем дальше. Сын опять что-то
— Да нет, Володя, не так…
Сын не выдерживает:
— Полковник Манштейн. Я вам здесь не Володя, потрудитесь молчать.
Дед мгновенно под козырек:
— Слушаю, ваше превосходительство.
Но молодой Манштейн уже ищет глазами ординарца:
— Немедленно подать полковнику Манштейну экипаж.
Так кончались их добрые надежды пожить вместе, и Дед возвращался к нам.
Он никогда не говорил о таких приключениях у сына: по-видимому, полковник без должности понимал сам, что ему не следовало вмешиваться в боевые приказы командующего генерала. В Крыму по моему ходатайству перед Врангелем Дед, впрочем, тоже был произведен в генералы, для уравнения в чинах с сыном.
Третий полк сына был для старика совершенным образцом всех полков Белой армии. Мой оперативный адъютант капитан Елецкий, веселый человек, подметив эту черту Деда, начинал иногда трунить за обедом.
— Эх, — вздыхал Елецкий, — кабы у нас да все полки были, как наш 1-й, уже давно были бы в Москве, и все там мохом поросли.
— Почему не как 3-й? — настораживался Дед.
— 1-й полк лучше, — невозмутимо и строго отвечал Елецкий.
Дед раскидывал на него мохнатые брови, заметно краснел и говорил с презрением:
— Почему-с это лучше?
— Да вы возьмите-с карандаш, — подхватывал презрительное «с» Елецкий. — Простая арифметика. Записывайте, сколько взято бронепоездов, батарей, пулеметов 1-м, сколько 3-м полком — разница.
Дед добросовестно подсчитывал. Елецкий нарочно подсыпал нам лишние трофеи. Дед смотрел на листок, краснел до самого лба и с яростью останавливал Елецкого:
— Капитан Елецкий, потрудитесь замолчать. Доблесть 3-го полка высчитывается не по вашей дрянной бумажонке.
Мы все спешили согласиться с Дедом. Имя сына было для старика святыней, что, впрочем, не мешало им грызться между собой. Однажды ко мне неожиданно пришел молодой Манштейн.
— Ваше превосходительство, воздействуйте, наконец, на отца, — сказал он, с усмешкой покусывая губы.
— Что такое?
— Хотел меня душить.
— Как — душить?
— Из-за путешествия на Луну.
— Ничего не понимаю.
Тогда молодой генерал рассказал мне историю, причудливее которой, я думаю, мне и не слыхать. Отец пришел к сыну в гости. Оба рады, у обоих планы, как пожить вместе, отдохнуть по-семейному. Молодой генерал читал перед тем попавшегося под руку затрепанного Жюля Верна, "Путешествие на Луну" с наивно фантастическими рисунками, кажется, Риу. Старик Манштейн, повертев книгу, небрежно бросил ее на стол.
— А знаешь, занятно, — сказал сын о Жюле Верне, — умный был человек. Авиацию предугадал. Я думаю, лет через пятьдесят мы, кроме шуток, полетим на Луну.
Отец усмехнулся с презрительным сожалением:
— Полетим, как же, держи карман шире. Брось, Володя. Все это глупости.
— Но почему?
— Никогда мы на Луну не полетим. Там безвоздушное пространство.
— Подумаешь, невидаль, безвоздушное пространство. Люди что-нибудь выдумают, чтобы его победить.
— Победить… Да ты гимназист или генерал? Черта лысого они выдумают. Никогда мы не долетим до Луны.