Дроздово поле, или Ваня Житный на войне
Шрифт:
— Это… это правда? — жадно спрашивала Росица. — Ее тут не было, да?
Дядюшка Дойчин кивнул. Девочка полой полукуртки попыталась оттереть копоть с лица дяди и сказала, что он пойдет с ними.
— В город? — спросил дядюшка.
Росица кивнула:
— Домой.
— Давненько я не был дома, — сказал дядя Дойчин.
По дороге их обогнала медсестра, которая признала, видать, Росицу и, отведя в сторонку, принялась что-то рассказывать, причитая и охая.
Дядюшка Дойчин, оставшись без Росицы, стал сильно тревожиться, он по очереди вглядывался в лица калик перехожих — в том числе,
— Спасите!.. Помогите!.. Меня похищают!.. Люди добрые… где вы?!
Росица Брегович подбежала и стала гладить дядю по плечу: дескать, милый дядюшка, успокойся, это же я, твоя племянница, ты что — не узнал меня?.. Дядя Дойчин, нахмурившись, уставился в лицо девочки и спросил:
— А ты кто?
— Росица я, — со вздохом отвечала девочка, взяла дядю под руку и повела к остановке.
Друзья чуть не на цыпочках шли следом, стараясь не испугать резкими движениями скорбного дядюшку, который признал, наконец, девочку и забормотал: маленькая Роса! Как же — помню-помню, я ведь тебя и нашел в Проклятых-то горах: пятнадцать лет тому! Дескать, пошел по вешенки — и напоролся! Вижу, де: висит плетеная колыбелька на большой ели, а в колыбели прехорошенькая малютка, вся в росе! Ветер, мол, колыбель раскачивает, играет с тобой, верхняя-то веточка лицо тебе щекочет, а ты хохочешь-заливаешься!
— Я достал тебя из колыбели, а в кулачке-то у тебя — шишка зажата!
Тут лешак, слушавший дядю со все возраставшим вниманием, заплетающимся языком задал вопрос, никак не связанный с вокзальными объявлениями:
— Ка-кая шиш-ка? Сос-но-ва-я?
— Нет, еловая, неспелая еще, маленький розовый еловчик, и Росица грызла ее с превеликим удовольствием, аж слюнки текли…
Ваня Житный переглядывался с Шишком и Златыгоркой, мальчика даже какая-то иголка, — может, тоже еловая, — в сердце кольнула: ну и ну!
Тряслись в автобусе — водитель гнал, и домовик, покосившись на Березая, проворчал: дескать, не дрова ведь везешь! Шли уж по улице, а Ваня все никак не мог в себя прийти: ну разве может быть такое, чтобы вила была демократкой?! Вернее, не так: чтобы демократка была вилой? Это уж ни в какие ворота не лезет!
Мальчик, глядя в спины идущих впереди дяди с племянницей, шепнул о своих сомнениях Шишку: может, просто дуркует дядя-то — видать же, что чокнутый?! Тот живо согласился: пока, дескать, окончательно не убедимся в своих выводах — брать демократку в расчет не будем! Но тут Ваня, подумав, покачал головой и сказал: мол, на самом-то деле это ведь не хуже того, ежели бы вилой оказался, к примеру, мужик.
Шишок категорично ответил, что уж лучше бы Боян Югович был самовилой, — вернее, самовилом. Он очень на эту роль подходил, правда, улетел голубь и пропал на чужой сторонке…
— Вернее, в чужой временной воронке, — поправил постеня мальчик и уже в полный голос произнес:
— А вдруг он и вправду был тем, кого мы искали — и теперь тут, того гляди, конец света наступит?!
И — словно
Шишок сказал загадочно:
— А может, он еще вернется! А насчет демократки: покамест у нас кроме дядиных слов ничего ведь нету… И все это требует тщательной проверки! И вон Яна-то Божич как липнет к Златыгорке, в отличие от Росицы! Нет, мы настоящую вилу не вычислим до тех пор, пока кто-нибудь из них не взлетит на наших глазах к облаку!
Ваня пожал плечами: дескать, что уж тогда вычислять — тогда все сразу станет ясно!
Калики поднимались по крутой лестнице старого дома: Росица Брегович вела их к себе, на верхотуру.
Первым делом она выкупала Яну, как обещалась. Ваня тоже решил облиться водицей, а домовик, лешак, вила, цыганка и дядя лезть под душ категорически отказались. Пернатые, заглянув в ванну, решили, что это какая-то ловушка для птиц, и взлетели на полку: в компанию к щеткам и тюбикам с зубной пастой.
Росица Брегович, сняв с антресолей коробку, принялась выуживать из нее платьица, чтобы переодеть ребенка в чистое, дескать, тетушка Ефросима такая бережливая… была, все ее детские вещи сохранила. Она, мол, сама ведь шила: всех родных обшивала, еще и заказы брала…
Шишок полностью одобрил деятельность Росициной тетушки, дескать, так и надо! Мафусаиловы века, мол, проживали люди ручной работы, а когда Творец поставил производство человека на поток, Ему стало дешевле создать новый организм, чем продлевать жизнь старого. Беря пример с раннего Вседержителя, человек упрямо не выпускал из обихода латаные-перелатаные пожитки. Подражая позднему Богу, нынешний потребитель сноровисто отправляет поношенные вещи на свалку и подержанные машины под пресс. Староверам более по сердцу ранний Бог, прогрессивным людям — поздний. Отсюда и раскол…
Ваня с Росицей слушали, разинув рты.
Яна Божич предпочла всем ситцево-шелковым нарядам новогодний костюм «снежинки»: дескать, я это платье надену, а другого мне не надоть! Тут из коробки выпал мешочек с цветными лоскутками — обрезки от шитья, и дитека тут же в него вцепилась, перебирать стала радужные тряпочки, я, де, из них костюмчики птичкам сошью, можно, Златыгорушка? Посестрима с сомнением посмотрела на пернатых… Соловей стал поминать тут коршуна и просвистал: он, мол, попугаем быть не намерен — и не просите! И жаворлёночек отказался — дескать, ну и что, что у меня хохолок на голове? Это еще ни о чем не говорит, мы с арами не родственники… Пришлось Яне выуживать из кармана куртешки забытого Микки-Мауса, чтобы мышь превратить в попугая.
Росица Брегович взяла девочку, которая не расставалась с лоскутками, к себе в постель, а дядя Дойчин улегся на супружеском ложе, от которого, видать, порядком отвык: потому что первым делом заглянул под кровать, потом проворчал, почему, де, на тумбочке лекарств нет, и стал требовать укола на ночь. Остальные вповалку полегли на полу.
Дядя никак не мог уснуть: он стонал так, что мороз подирал по коже. Пришлось Ване Житному усыпить его по способу бабушки Василисы Гордеевны — правда, так усыпляли бессонных детей, но мальчик решил, что и для впавшего в детство дядюшки метод сгодится: