Друд, или Человек в черном

Симмонс Дэн

— Именно он.

— При каких обстоятельствах он исчез?

— Именно это мне хотелосьбы знать, — сказал я. — Возможно, именно это необходимо знать и вам, чтобы подобраться вплотную к Друду.

Я вручил Филду пухлую тетрадь со своими записями, сделанными после разговора со стряпчим мистером Мэтью В. Роффом с Грейс-Инн-Сквер, последним известным адресом Диккенсона в Лондоне и приблизительной датой, когда молодой человек приказал мистеру Роффу передать опекунские обязанности — на несколько последних месяцев, остававшихся до его совершеннолетия, — не кому иному, как Чарльзу Диккенсу.

— Очень интересно, — промолвил инспектор, бегло просмотрев записи. — Вы позволите мне взять тетрадь, сэр?

— Да.

Это второй экземпляр.

— Это действительно может помочь нашему общему делу, мистер Коллинз, и я благодарю вас за то, что вы обратили мое внимание на этого господина, пропавшего или нет. Но почему вы считаете, что мистер Диккенсон имеет прямое отношение к нашему расследованию?

Я развел ладони над поручнем ограды.

— Ну, это очевидно даже для непрофессионала вроде меня. Молодой Диккенсон, вероятно, единственный после Диккенса известный нам человек, находившийся, по свидетельству самого Диккенса, в непосредственной близости от Друда на месте Стейплхерстской катастрофы. Собственно говоря, именно Друд, если верить Диккенсу, направил моего друга к погребенному под обломки юноше, который наверняка погиб бы, если бы не вмешательство Диккенса — и Друда! Помимо всего прочего, подозрения вызывает необъяснимый интерес, проявленный Диккенсом к означенному сироте после катастрофы.

Инспектор Филд снова задумчиво потер щеку.

— Мистер Диккенс славится своим альтруизмом.

Я улыбнулся.

— Конечно. Но его интерес к молодому Диккенсону был почти… ну… почти навязчивым.

— Или своекорыстным? — спросил Филд.

С запада налетел крепкий ветер, и теперь мы оба придерживали цилиндры свободной рукой.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Какая денежная сумма находилась в доверительном управлении опекуна Эдмонда Диккенсона до совершеннолетия последнего, наступившего в прошлом году? — осведомился старик. — Вам случаем не пришло в голову по ходу вашего расследования наведаться в банк молодого Диккенсона и переговорить с управляющим, а, мистер Коллинз?

— Разумеется — нет! — резко произнес я снова ледяным тоном.

Самая мысль о подобном поступке шла вразрез со всеми представлениями о чести, свойственными джентльмену. Совать нос в чужие финансовые дела — все равно что читать чужие письма.

— Ладно, это будет легко выяснить, — пробормотал инспектор Филд, засовывая тетрадь в карман сюртука. — Что вы хотите в обмен на ваше содействие в розысках Друда, мистер Коллинз?

— Ничего, — ответил я. — Я не купец и не лавочник. Когда вы разберетесь в деле исчезновения мистера Диккенсона, который действительно мог видеть Друда под Стейплхерстом и, возможно даже, исчез именно по этой причине, мне единственно хотелось бы узнать в подробностях о ходе вашего расследования… ну, чтобы подостовернее описать в романе следственные действия по поиску без вести пропавшего человека, понимаете ли.

— Я все прекрасно понимаю. — Старый инспектор отступил на шаг назад и протянул мне руку. — Я рад, что мы с вами возобновили сотрудничество, мистер Коллинз.

Я несколько долгих мгновений смотрел на протянутую руку, прежде чем наконец пожал ее. Слава богу, оба мы были в перчатках.

Глава 21

На дворе стоял месяц май, и мы с Диккенсом находились в маленьком альпийском шале.

После дождливой, холодной, сонливой весны май на излете своем вдруг одарил мир ярким солнечным светом, изобилием полевых цветов, сочной зеленью лугов, теплыми днями и долгими ясными вечерами, тонкими ароматами цветения и нежными ночами, благоприятствующими крепкому сну. Моя ревматоидная подагра отпустила меня настолько, что теперь я принимал лауданум гораздо меньшими дозами, чем обычно в последние два года. Я даже подумывал о том, чтобы отказаться

от своих еженедельных исследовательских вылазок в подземные владения Короля Лазаря.

День был чудесный, и я сидел в верхней комнате шале, с наслаждением подставляя лицо свежему ветерку, дующему в раскрытые окна, и частично пересказывая Чарльзу Диккенсу фабулу своего нового романа.

Слово «пересказывая» я употребил намеренно: да, на коленях у меня лежали сорок рукописных страниц с кратким изложением сюжета, но Диккенс плохо разбирал мой почерк. С этим у меня всегда были проблемы. Мне говорили, что типографские наборщики просто воют в голос и грозятся уволиться с работы всякий раз, когда сталкиваются с моими рукописями, — особенное первой половиной любой из них, где я имею обыкновение торопливо строчить, вымарывать целые фразы, вписывать вставки на полях и всех пустых местах, еще остающихся на страницах, вносить бесчисленные изменения и правки, покуда убористый рукописный текст не превращается в сплошную темную массу расползающихся во все стороны строк, затейливых стрелок, указательных значков, помарок и надписок. Признаться, лауданум отнюдь не способствовал удобочитаемости моих рукописей.

А слово «частично» я использовал, поскольку Диккенс пожелал ознакомиться с сюжетом только первых двух третей романа — правда, я и сам еще толком не определился с концовкой. Мы постановили перенести более обстоятельное чтение на июнь, когда Диккенс окончательно решит, публиковать или нет мое «Змеиное око» (или «Око змея») в журнале «Круглый год».

И вот, погожим днем в конце мая 1867 года я провел целый час, читая и пересказывая фабулу своего романа Чарльзу Диккенсу, который, к его чести, слушал очень внимательно, даже не перебивая меня вопросами. Помимо моего голоса тишину нарушали лишь громыхание фургонов, изредка проезжавших по дороге, тихий шелест ветра в кронах деревьев да жужжание пчел за окнами.

Закончив, я отложил рукопись в сторону и отхлебнул изрядный глоток воды из стакана, по обыкновению стоявшего рядом с графином на письменном столе Диккенса.

После минутной паузы Диккенс буквально выпрыгнул из кресла и вскричал:

— Дорогой Уилки! Какая замечательная история! Экзотическая и одновременно очень английская! С превосходными персонажами и увлекательной тайной! А неожиданный сюжетный ход незадолго до места, где вы прервали повествование! Признаться, для меня это стало полной неожиданностью, друг мой, а ведь такого многоопытного писателя, как я, очень трудно чем-нибудь удивить!

— В самом деле? — смущенно пробормотал я.

Я всегда жаждал снискать похвалу Диккенса — и сейчас испытал неизъяснимое удовольствие, сравнимое с блаженством, какое разливается теплыми волнами по телу после приема лауданума.

— Мы непременно напечатаем ваш роман в журнале! — возбужденно продолжал Диккенс. — Я с уверенностью предсказываю: он затмит собой все, что мы публиковали до сей поры, включая вашу бесподобную «Женщину в белом»!

— Будем надеяться, — скромно промолвил я. — Но не хотите ли вы, прежде чем говорить о покупке романа, сперва узнать содержание заключительной части, где я свяжу все концы с концами и воспроизведу полную картину преступления?

— Нисколько! — воскликнул Диккенс. — Пусть мне не терпится поскорее узнать, чем там все закончилось, но я уже услышал достаточно, чтобы понять, насколько хорош ваш роман. А тот неожиданный поворот фабулы! Когда сам рассказчик не подозревает о своей виновности! Восхитительно, дорогой Уилки, по истине восхитительно. Повторяю, редко какому писателю удавалось поразить меня столь хитроумным сюжетным ходом!

— Спасибо, Чарльз, — сказал я.

— Вы позволите задать вам несколько вопросов и внести несколько несущественных предложений? — спросил Диккенс, расхаживая взад-вперед перед открытыми окнами.