Друг от друга
Шрифт:
– Ну хотя бы о нем вы слышали.
– О Шиллере? Само собой. Он тот парень, который заявил, что истина обитает в гуще обмана. Эту цитату мы повесили над входной дверью агентства. Он святой покровитель всех детективов.
– Да вы входите, герр Гюнтер, – пригласила она, отступая. – В конце концов, сверхосторожный достигает малого. Это тоже Шиллер, на случай, если не знаете. Он покровитель не только детективов, но и одиноких женщин.
– Каждый день узнаешь что-то новенькое, – заметил я и вошел в квартиру, с наслаждением вдыхая, проходя мимо Веры Мессман, запах ее духов.
– Нет, совсем не каждый. – Она закрыла за мной дверь. – И даже не каждую неделю.
– Может, вам стоит покупать газету?
– Отучилась от этой привычки. В войну.
Я взглянул на Веру еще раз. Мне понравились ее очки. В них у нее был такой вид, будто она прочитала все книги на полках, которые тянулись вдоль прихожей. Очень мне нравится, когда женщина, которая сначала кажется простенькой, все больше хорошеет, чем дольше ты на нее смотришь. Вера Мессман была как раз из таких. Через какое-то время у меня сложилось впечатление, что женщина она весьма и весьма красивая. Красивая женщина, которая зачем-то носит очки. Не то чтобы сама она сомневалась насчет своей внешности. И поведение ее, и манеру разговаривать отличала спокойная уверенность. Если б существовал конкурс красоты среди библиотекарш, Вера легко и просто выиграла бы его. Ей даже не пришлось бы снимать очки и распускать каштановые волосы.
Мы все еще неловко топтались в прихожей. И мне еще предстояло осчастливить ее, хотя, судя по ее разговору, сам мой приход уже стал для нее приятным разнообразием.
– Так как я никого не убивала, – сказала она, – и не состояла в преступной любовной связи – во всяком случае, с прошлого лета, меня страшно интригует, зачем все-таки ко мне пожаловал частный детектив.
– Расследованиями убийств я не занимаюсь, – сообщил я, – во всяком случае, с тех пор как перестал быть быком, то есть полисменом. Я разыскиваю пропавших людей.
– Тогда у вас работы невпроворот.
– И для меня приятное разнообразие быть вестником хороших новостей, – продолжил я. – Мой клиент, он предпочитает остаться неизвестным, желает вручить вам некоторую сумму денег. Взамен вам ничего не надо делать. Ничего. Только зайти завтра днем в банк Шпэнглера, в три часа, и расписаться на бланке в получении наличных. Вот, в общем, и все, что мне позволено сказать вам. Ну и еще назвать сумму. Двадцать пять тысяч шиллингов.
– Двадцать пять тысяч? – Вера сняла очки, что позволило мне убедиться, насколько я был прав. Она была настоящая красавица. – Вы уверены, тут нет никакой ошибки?
– Нет, если вы – Вера Мессман, – заверил я. – Но вам, конечно, надо захватить с собой какое-то удостоверение личности в банк, подтверждающее, что вы – это вы. Банкиры куда менее доверчивы, чем детективы. – Я улыбнулся. – Особенно в банках как этот, расположенный в международной зоне.
– Послушайте, герр Гюнтер, если это шутка, то не очень смешная. Двадцать пять тысяч человеку вроде меня… Да кому угодно. Это деньги серьезные.
– Теперь, если желаете, я уже могу уйти. И вы больше никогда не увидите меня. – Я пожал плечами. – Послушайте, я могу понять, что вы разнервничались из-за того, что я вот так свалился к вам на голову. Может, и я нервничал бы, окажись на вашем месте. Так что, пожалуй, я пойду. Но только обещайте мне, что придете в банк в три. В конце концов, что вы теряете? Ничего.
Повернувшись, я взялся за ручку двери.
– Нет, пожалуйста, не уходите. – Вера направилась в гостиную. – Снимите шляпу и пальто и проходите.
Я сделал, как было велено. Я не прочь делать, что велят, если распоряжается женщина не очень строгих моральных правил. В комнате я увидел кабинетный рояль с поднятой крышкой, а на пюпитре – ноты Шуберта. Перед высоким двустворчатым окном расположилась пара синих стеганых кресел с серебряными
– Выпьете? – предложила она. – Есть шнапс, коньяк и виски.
– Шнапс, – попросил я. – Спасибо.
– Пожалуйста. Если желаете, можете курить. Сама я не курю, но мне нравится запах табака. – Вручив мне бокал, она повела меня к синим креслам.
Я уселся, вынул трубку, оглядел ее и сунул обратно в карман. Сейчас я снова стал Берни Гюнтером, не Эриком Грузном, а Берни Гюнтер курит сигареты. Я вынул табак и принялся сворачивать самокрутку.
– Мне нравится смотреть, как мужчина делает самокрутку, – заметила она, наклоняясь на кресле вперед.
– Если б пальцы у меня не были такими холодными, я управлялся бы ловчее.
– Вы и так прекрасно справляетесь. Я тоже не прочь курнуть, когда закончите.
Я завершил работу, раскурил сигарету и протянул ей. Вера затянулась с искренним наслаждением, будто бы изысканной сигаретой. Потом протянула мне обратно. И даже не закашлялась.
– Конечно, я догадываюсь, кто это, – проговорила она. – Мой анонимный благодетель. Это Эрик, верно? – Она покачала головой. – Ладно, вам не обязательно говорить. Но я – знаю. Я случайно несколько дней назад увидела газету. Там было что-то о смерти его матери. Не требуется быть Эркюлем Пуаро, чтобы понять: он наложил руки на ее деньги и теперь желает возместить ущерб, самоуверенно считая, что такое возможно после его мерзкого поступка. И я вовсе не удивляюсь, что он послал вас, вместо того чтобы явиться ко мне самолично. Наверное, не осмеливается показаться мне на глаза из страха – чего уж там такие, как он, боятся – не знаю. – Вера, пожав плечами, глотнула из бокала. – Для сведения. Когда он бросил меня в двадцать восьмом, мне было всего восемнадцать. Ему ненамного больше, кажется. Я родила девочку, Магду.
– Да, я хотел спросить вас о дочери, – спохватился я. – Мне поручено передать и ей такую же сумму, как вам.
– Вряд ли вы сможете. Магда погибла. Ее убило во время воздушного налета в сорок четвертом. Бомба попала в ее школу.
– Сожалею, – пробормотал я.
Сбросив туфли, Вера красиво села, подобрав под себя ноги.
– Так, на всякий случай, скажу еще, что не держу на него зла. В сравнении с тем, что творилось в войну, не такое уж страшное преступление он совершил, бросив беременную девушку одну. Ведь так?
– Да, наверное.
– Но все-таки я рада, что он прислал вас. Его мне не хотелось бы видеть. Особенно теперь, когда Магда погибла. Неприятно было бы. И от него лично мне не захотелось бы брать деньги. Однако двадцать пять тысяч шиллингов… Не могу сказать, что они не пригодятся. Несмотря на то, что вы видите вокруг, сбережения у меня не очень-то большие. Мебель эта, конечно, дорогая, но она вся осталась мне от матери. И еще квартира. Все это – память о ней. Квартира тоже принадлежала ей. У нее был отменный вкус.