Другая другая Россия

Ахмедова Марина

— Но вы ведь тоже…

— Да… Но я… Нет! Я ищу в других местах, где ищет меньшее количество людей!

— Вы вообще не имеете права говорить о многообразии выбора, потому что знаете о нем только понаслышке, из литературы, — произношу я, думая: «Ну, давай, возмутись! Осади меня, поставь на место, потому что я не имею права так с тобой разговаривать…»

— Литература — это уже достаточно многообразно, — отвечает Андрей Владимирович.

— Литература — это не ваш опыт.

— Если человек внимательно читает книги, то он видит в них не какого-то

сто пятьдесят лет назад придуманного человека, а то, что происходило вчера, сегодня и будет происходить завтра. Сначала мы учимся на простой модели. Но если человек в пятнадцать лет ничего не понимает в моделях, какой смысл давать ему готовую жизнь?

— Ну вот, вы прочли книжку про Багамы, узнали, какого цвета там море и что в нем плавает. Но ведь лучше туда поехать, узнать все на собственном опыте.

— Если умеешь найти что-то на страницах книги, то и в окне увидишь, и в жизни, и в небе, которое над тобой…

— Но вы-то и в окно не выглядываете.

— У меня хороший вид из окна — на восток и на закат. И не переживайте за вопросы… Играем дальше.

Идиоты или сволочи?

— У вас есть любимчики?

— Наверное, да, но понятие «любимчик» — широкого спектра. Есть человек, который брякает какой-нибудь бред сивой кобылы, и я с чувством глубокого неудовлетворения ставлю ему тройку и забываю о его существовании. А есть такой, кого я помучаю.

— Ваши любимчики разных лет похожи?

— Их всегда было мало, а становится еще меньше. Дети не с луны сваливаются — они живут в стране, в которой происходят процессы, не всегда позитивные. Некоторые дети в силу семейных обстоятельств устояли и влиянию не поддались. А кто-то — по самые уши, и это неоперабельно. Кто-то искренне понимает, чего я от него хочу, что между «учиться» и «жульничать» есть разница. И если уж тебя на десять лет загнали в школу, то из этого можно извлечь какой-нибудь позитивный жизненный опыт.

— А еще можно стать лицемерным, двуличным конформистом…

— Лицемеры и конформисты в чистом виде встречаются так редко, что их впору заносить в Красную книгу. Мне кажется, что это не самая большая беда.

— А что самая большая?

— Неадекватность восприятия мира. Потому что лицемер и конформист по крайней мере пытается понять законы окружающего мира. Пусть он понимает их уродливо и следует им извращенно, но все-таки пытается понять.

— Что вы почувствовали, когда распался Советский Союз?

— Недоумение. Мне показалось это такой нелепостью!

— А что вы чувствуете теперь?

— Теперь я отношусь к его распаду как к некоей неизбежности, которая могла произойти в еще худшем варианте. В каком-то смысле мне печально, что какие-то вещи больше никогда не вернутся. Но история — такой процесс, в котором нет белого и черного, просто так фишка легла. К 82-му году я свою будущую жизнь представлял так: я найду нишу, в которой смогу оставаться свободным, минимально прогибаясь

под систему. И, по сути, моя работа и стала чем-то вроде такой ниши. В каком-то смысле я «совок». Я и в Советском Союзе жил так же и делал то же.

— Вы воспитываете в учениках непрогибаемость? Вы сами-то научились прогибаться?

— Я стараюсь жить так, как тогда положил себе за правило: по возможности не прогибаться, а если прогибаться, то с минимальными потерями. А к ученикам я отношусь как к бедным, несчастным, которым всю жизнь обещали одну страну и очень жестко подсовывают другую. Но, в отличие от меня, они ни в той ни в другой жить не умеют. Как-то лет семь назад стою на остановке, и вдруг — тыдыж в голову — ноябрь 81-го года! Я в ноябре 81-го года! И все стало на свои места. Я вдруг почувствовал, что… нет, не все повторяется, но многое из не самого лучшего.

— А вы ничего не можете с этим поделать…

— Вы задавали вопрос о подонках — это ведь тоже вопрос личного выбора. Я могу не становиться подонком.

— Можете. Но вы маленький винтик в системе. Что вы ерепенитесь, я не понимаю!

— Как только люди говорят «я не понимаю», они оставляют винтику право ерепениться. Это уже многое. Были целые поколения, которые не имели даже этого права.

— Но дадут ли крошечные усилия маленького винтика в огромной системе какие-то плоды?

Андрей Владимирович вздыхает и как будто прислушивается к самому себе.

— Я ни дня не работал в соответствии с государственным образовательным стандартом! — начинает он другим голосом, твердым, как сталь, из которой сделан винтик. — В гробу я его видал! И про то, что это чушь, я опубликовал статью еще в 95-м и подписываюсь под каждым словом! Я не работаю ни по одной из этих программ и в гро-бу! я! их! ви-дал! И у меня на это есть не только моральное право, но и юридическое. Государственный образовательный стандарт никем не принят! Его подписал и. о. министра Филиппов — ноль без палочки. Это первая ложь. Вторая: программа, одобренная министерством, не соответствует образовательному стандарту на 100 %! Я читал стандарт. Я знаю программу. Между программой, утвержденной министерством, и учебником большая разница!

Андрей Владимирович впадает в возбужденно-нервное состояние, и мы практически меняемся местами: он громыхает с учительского стола, я жмусь за первой партой.

— А министерство не отслеживает эти нестыковки?

— Для этого нужно иметь определенный интеллектуальный уровень, — частит он, словно боится передумать и прогнуться.

— То есть вы хотите сказать, там сидят идиоты?

— Одного умного человека я спросил: идиоты или сволочи? Он сказал: и идиоты, и сволочи… Вы спросили, что толку винтику крутиться и быть винтиком?! И я отвечаю: фундаментальным законам, по которым живут все, я не подчиняюсь! Более того, читая лекции в институте усовершенствования учителей, я каждый год говорю это открытым текстом и неплохо живу! Дети у меня медалисты, победители областных олимпиад.