Другая история литературы. От самого начала до наших дней
Шрифт:
Читая «Лисистрату» Аристофана, испытываешь недоумение: могут ли взрослые люди вести себя так, как герои этого комедиографа?
Здесь нам, конечно, опять возразят, что все эти «охальники» просто хотели рассмешить читателя. Но можно сделать и другой вывод: в те, отнюдь не древние, а средневековые времена моральные критерии были размыты. В XIII веке люди еще не умели краснеть. Первый краснеющий герой появляется в мировой литературе у Платона, это линия № 6, реальный XIV век и рассказы об отношениях между мужчинами и женщинами появляются только с линии № 5, а ниже линии № 5 мы женщину в литературе если и встретим, то только как фон, а не как самостоятельный характер.
Знаменитые исландские саги – пример более раннего средневекового эпоса. Здесь мы приводим не сам текст, а изложение сюжета. [14] Уверяем читателя, что весь этот наив в те времена воспринимался совершенно серьезно:
«В песнях исландской «Эдды» Эрманарик (Иормунрек) посылает к Сванхильде сватом своего сына Рандвера. Злой советник Бикки оклеветал молодую королеву, обвинив ее в измене Эрманарику с его сыном. Эрманарик велит казнить сына и растоптать конями Сванхильду. Мстителями за сестру выступают ее братья Серли и Хамдир. Они наносят Эрманарику смертельные раны, но сами при этом погибают».
14
Из
Люди, не способные к правильной самооценке; жестокие и доверчивые; безжалостные и неосмотрительные. Кто это? Дети! Мальчики, презирающие девочек! На линии № 4 и ниже не найти в мировой литературе никакой любви между мужчинами и женщинами; отношения между ними регулируются без нее.
Далее приведем пример аморального поступка, совершаемого положительными героями очень серьезной книги Гомера. По нашим представлениям, Гомер – автор конца XII, начала XIII века. Герои и ведут себя, как 12-летние пацаны, играющие в войнушку. Четких понятий о добре и зле у них нет: что хорошо, что плохо? Можно ли обещать сохранить пленному жизнь, и тут же убить его, и похваляться этим?…
Так сговоряся, они у дороги, меж грудами трупов,Оба припали, а он мимо их пробежал, безрассудный.Но лишь прошел он настолько, как борозды нивы бывают,Мулами вспаханной (долее мулы волов тяжконогихМогут плуг составной волочить по глубокому пару),Бросились гнаться герои, – и стал он, топот услышав.Чаял он в сердце своем, что друзья из троянского станаКликать обратно его, по велению Гектора, гнались.Но, лишь предстали они на полет копия или меньше,Лица врагов он узнал и проворные ноги направилК бегству, и быстро они за бегущим пустились в погоню.Словно как два острозубые пса, приобыкшие к ловле,Серну иль зайца подняв, постоянно упорные гонятМестом лесистым, а он пред гонящими, визгая, скачет,Так Диомед и рушитель градов Одиссей илионцаПолем, отрезав от войск, постоянно упорные гнали.Но, как готов уже был он с ахейскою стражей смеситься,Прямо к судам устремляяся, – ревность вдохнула АфинаСыну Тидея, да в рати никто не успеет хвалитьсяСлавой, что ранил он прежде, а сам да не явится после.Бросясь с копьем занесенным, вскричал Диомед на троянца:«Стой, иль настигну тебя я копьем! и напрасно, надеюсь,Будешь от рук ты моих избегать неминуемой смерти!»Рек он – и ринул копье, и с намереньем мимо прокинул:Быстро над правым плечом пролетевши, блестящее жалом,В землю воткнулось копье, и троянец стал, цепенея:Губы его затряслися, и зубы во рту застучали;С ужаса бледный стоял он, а те, задыхаясь, предстали,Оба схватили его – и Долон, прослезяся, воскликнул:«О, пощадите! я выкуп вам дам, у меня изобильноЗлата и меди в дому и красивых изделий железа.С радостью даст вам из них неисчислимый выкуп отец мой,Если узнает, что жив я у вас на судах мореходных».Но ему на ответ говорил Одиссей многоумный:«Будь спокоен и думы о смерти отринь ты от сердца.Лучше ответствуй ты мне, но скажи совершенную правду:Что к кораблям аргивян от троянского стана бредешь тыВ темную ночь и один, как покоятся все человеки?Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?Или ты Гектором послан, дабы пред судами ахеянВсе рассмотреть? или собственным сердцем к сему побужден ты?»Бледный Долон отвечал, и под ним трепетали колена:«Гектор, на горе, меня в искушение ввел против воли:Он Ахиллеса великого коней мне твердокопытыхКлялся отдать и его колесницу, блестящую медью.Мне ж приказал он – под быстролетящими мраками ночиК вашему стану враждебному близко дойти и разведать,Так ли суда аргивян, как и прежде, опасно стрегомыИли, уже укрощенные ратною нашею силой,Вы совещаетесь в домы бежать и во время ночноеСтражи держать не хотите, трудом изнуренные тяжким».Тихо осклабясь, к нему говорил Одиссей многоумный:«О! даров не ничтожных душа у тебя возжелала:Коней Пелида героя! Жестоки, троянец, те кони;Их укротить и править для каждого смертного мужаТрудно, кроме Ахиллеса, бессмертной матери сына!Но ответствуй еще и скажи совершенную правду:Где, отправляясь, оставил ты Гектора, сил воеводу?Где у него боевые доспехи, быстрые кони?Где ополченья другие троянские, стражи и станы?Как меж собою они полагают: решились ли твердоЗдесь оставаться, далеко от города, или обратноМнят от судов отступить, как уже одолели ахеян?»Вновь отвечал Одиссею Долон, соглядатай троянский:«Храбрый, охотно тебе совершенную правду скажу я:Гектор, когда уходил я, остался с мужами совета,С ними советуясь подле могилы почтенного Ила,Одаль от шума; но стражей, герой, о каких вопрошаешь,Нет особливых, чтоб стан охраняли или сторожили.Сколько же в стане огней, у огнищ их, которым лишь нужда,Бодрствуют ночью трояне, один убеждая другогоБыть осторожным; а все дальноземцы, союзники Трои,Спят беззаботно и стражу троянам одним оставляют:Нет у людей сих близко ни жен, ни детей их любезных».Снова Долона выспрашивал царь Одиссей многоумный:«Как же союзники – вместе с рядами троян конеборныхИли особо спят? расскажи мне, знать я желаю».Снова ему отвечал Долон, соглядатай троянский:«Все расскажуИнтересное психологическое замечание обнаруживаем у Лессинга: «Я знаю, что мы, утонченные европейцы, принадлежащие к более разумному поколению, умеем лучше владеть нашим ртом и глазами. Приличия и благопристойность запрещают нам кричать и плакать… Как бы ни возвышал Гомер своих героев над человеческой природой, они все же всегда остаются ей верны, когда дело касается ощущений боли и страдания и выражения этих чувств в крике, слезах или брани».
Человеческая природа! Никуда не денешься, если человек мыслит, как ребенок, он и поступать будет, как ребенок, – в крике, слезах или брани. Автор же, такой же точно «взрослый ребенок», серьезно описывает эти серьезные дела, которые ныне выглядят столь по-детски… Ну как нам относиться к таким, например, поступкам, как описанное Геродотом (V век до н. э., линия № 5) наказание моря розгами?! По нашей схеме это XIII век:
«Итак, к этому скалистому выступу из Абидоса людьми, которым это было поручено, были построены два моста. Один мост возвели финикийцы с помощью канатов из «белого льна», а другой – из папирусных канатов – египтяне. Расстояние между Абидосом и противоположным берегом – 1 стадий. Когда же наконец пролив был соединен мостом, то разразившаяся сильная буря снесла и уничтожила всю эту постройку.
Узнав об этом, Ксеркс распалился страшным гневом и повелел бичевать Геллеспонт, наказав 300 ударами бича, и затем погрузить в открытое море пару оков. Передают еще, что царь послал также палачей заклеймить Геллеспонт клеймом.
Впрочем, верно лишь то, что царь велел палачам сечь море, приговаривая при этом варварские и нечестивые слова: «О ты, горькая влага Геллеспонта! Так тебя карает наш владыка за оскорбление, которое ты нанесла ему, хотя он тебя ничем не оскорбил. И царь Ксеркс все-таки перейдет тебя, желаешь ты этого или нет. По заслугам тебе, конечно, ни один человек не станет приносить жертв, как мутной и соленой реке». Так велел Ксеркс наказать это море, а надзирателям за сооружением моста через Геллеспонт – отрубить головы.
И палачи, на которых была возложена эта неприятная обязанность, исполнили царское повеление. Мосты же вновь соорудили другие зодчие».
Здесь Геродот, возможно, излагает легенду более раннего происхождения, нежели XIII век. Этот поступок так и хочется приписать 10-летнему ребенку. Причем случаи, когда автор излагал в художественной форме легенды раннего времени, были нередки, а самый известный случай такого рода – шекспировская «трактовка древних сюжетов». Она сходна с ситуацией, когда кинематографисты переделывают на новый «язык» драматические произведения.
Но откуда возникла легенда, что Шекспир переделывал произведения и мифы совсем древнего времени? Ведь сами литературоведы зачастую не могут отделить «античность» от ее «возрождения»!
В предисловии к одному из сборников Шекспира читаем:
«Эпоху, охватывающую XIII–XVI века европейской истории, назвали Возрождением по одному признаку: возродился интерес к античности, культуре древнего, греко-римского мира, погибшего во II–IV веках под ударами варваров. Вдохновляющее слово «Возрождение» совпало с пафосом эпохи и во многих других отношениях… Энтузиазмом полны были новые, выходившие на мировую арену силы. Правда, историки до сих пор выясняют, что было новое, а что старое; что нужно было возрождать, а что никогда и не умирало; что возникло собственно в эпоху Возрождения, а что было унаследовано не только от античности, но и от Средних веков (V–XIII вв.), пролегавших вроде бы беспросветной полосой между древним и новым миром».
Наша синусоида прекрасно сводит в одну эпоху и «античность» и ее «возрождение», делая ненужным выяснение, что у Шекспира возрождалось, а что и не умирало. И «беспросветную полосу» можно забыть. То, что происходило в реальности до XII–XIII веков, не было временем «одичания» после блестящего периода античности, а было ее началом и прелюдией к ее же развитию под «псевдонимом» Возрождения.
Двинемся же в еще более ранние времена, к самой древней литературе.
В предисловии к «Сказанию о Нибелунгах» читаем, что как целостное произведение эта поэма была завершена в Южной Германии в XII–XIII веках, а исторической ее основой послужили события V века, связанные с разгромом гуннами Бургундского королевства. После чего добавлено: «Причем варварское общество V столетия преобразовано в поэме в более позднее – рыцарско-феодальное». А по нашей синусоиде V век и есть XII реальный век, линия № 4, и, что самое удивительное, на этой же линии находится сходная с «Нибелунгами» легенда об Ахилле, которого в XIII веке до н. э. тоже окунули в некую священную жидкость, после чего он, как и Зигфрид, стал неуязвим весь, кроме части тела (пятки).