Другая история литературы. От самого начала до наших дней

Калюжный Дмитрий Витальевич

Надо также разобраться, откуда взялась идея «четырех царств». Возможно, столица империи (Константинополь) оставалась на одном месте, но номинально подчинялась разным силам, например в XII веке Вавилону, коим могли оказаться Багдад или Каир. А может быть, «кочевала» сама столица, а Константинополь с XII века все больше заявлял о своей исключительности, что тоже вело к дезинтеграционным процессам. А может быть, менялись только названия. В любом случае идея «четырех царств» (Вавилонского, Мидо-Персидского, Македонского и Римского), которой следовали все средневековые хронологи, была интерпретирована Скалигером и Петавиусом своеобразно: все эти царства были размещены ими на шкале времени в такой глубокой древности, о которой ни Скалигер, ни Петавиус не имели ни малейшего понятия.

Николай Морозов, разбирая «Римскую историю» Никифора Григоры в 37 книгах и другие подобные произведения, пишет:

«И пусть читатель не думает, что это история «древнего могучего итальянского Рима». Она охватывает только события от 1204 до 1359 года, т. е. время «Никейской» и «Латинской» империи (по современной терминологии, боящейся, как бы при слове «Римская» читатель не пришел к тем же выводам, как и я, что древний Рим списан с Царьграда)… А Иоанн Анагност… написал по всем правилам литературного искусства и, заботясь о чистоте греческого языка, очень правдоподобный рассказ о взятии Солуки турками в 1430 году. Мы видим, что в это время уже вырабатывались греческие классические наречия… Афинянин по происхождению, Лаоник Халкокондил (Халкондил), поставивший в центре своего труда не двор Палеологов, а молодое и сильное Османское государство, написал «Историю» в десяти книгах, излагающую события с 1298 по 1463 год, в которой дал уже не историю династии Палеологов, а историю османов. Наконец, Кривотул, подобно Лаонику, написал хвалебную биографию Мухаммеда II, излагающую события с 1451 по 1467 год…, – и далее Морозов излагает свое мнение: – Дальнейшим развитием стиля этих авторов являются Геродот и Фукидид, неправильно отнесенные в глубокую древность».

Мы излагали уже версию, что был некоторый рубеж, который отделил «античность» от эпохи Возрождения. Это середина XIV века, отмеченная жесточайшими гражданскими войнами в империи: в 1338 году османский эмир Орхан завоевал Малую Азию, в 1360 году султан Мурад I покорил почти всю Францию. Не этим ли гражданским войнам были свидетелями Цезарь, Лукан и Тит Ливий, чьи описания относятся к этой линии № 6?

XIV век также известен страшной эпидемией чумы, получившей название «Черная смерть», и, возможно, разрушительными

землетрясениями. Эти ужасы нанесли классической культуре конца XIII – начала XIV века сокрушительный удар: население Европы сократилось, города обезлюдели, производство упало. В конце XIV века встал вопрос о возрождении культуры, а время упадка и испытаний получило повергающее всех в ужас наименование «середина века». Однако в начале следующего, XV века это название потеряло свой первоначальный смысл [39] и было переделано в «средний век» – так, возможно, именовали теперь весь XIV век в отличие от античного XIII века и нового XV века, века Возрождения.

39

Точно также при переходе к XXI веку потеряло свой прежний смысл словосочетание «прошлый век», на протяжении всего ХХ столетия относящееся к XIX веку.

В XVI–XVII веках в результате филологической деятельности некоторых представителей Ренессанса прижилось понятие «средние века», подразумевающее сразу чуть ли не тысячу лет. Так и получилось, что Лаоник Халкокондил в середине XV века имел образцом творчество Фукидида (якобы ок. 460–400 до н. э., линия № 5), античного автора XIII века; Тит Ливий тоже следовал за ним.

Тит Ливий. «ИСТОРИЯ РИМА ОТ ОСНОВАНИЯ ГОРОДА»:

«…К этому времени войско консула Аврелия завершило переход из Арреция в Аримин, а пять тысяч союзников-латинов спустились из Галлии в Этрурию. Галлы все еще осаждали Кремону; претор Луций Фурий Пурпуреон выступил против них; он двигался большими переходами и, выйдя к Кремоне, расположился в полутора милях от неприятеля. Если бы он не побоялся напасть на вражеский лагерь прямо с похода, то мог бы одержать славную победу, ибо галлы разбрелись по окрестным полям и в лагере оставалась лишь ничтожная охрана. Фурий Пурпуреон, однако, на это не решился, ибо шел к Кремоне стремительно и теперь опасался, что воины слишком утомлены. Заслышав крики своих, галлы побросали захваченную добычу и кинулись в лагерь. На следующий день они выступили строем навстречу римлянам; Луций Фурий готов был принять бой, но галлы надвигались бегом, и полководцу почти не оставалось места, где развернуть войска. Ополчение союзников делилось на две алы – правую и левую; Луций Фурий поставил правую на переднем крае, а позади, в резерве, – два готовых прийти им на помощь римских легиона; правой алой он приказал командовать Марку Фурию, одним легионом – Марку Цецилию, а конниками – Луцию Валерию Флакку; все трое были у него легатами. Еще двух легатов, Гая Летория и Публия Титиния, претор оставил при себе, дабы держать под наблюдением все поле боя и сразу же ответить, буде противник предпримет неожиданный маневр. Поначалу галлы все скопом кинулись на стоявшую перед ними правую алу, понадеявшись смять ее и уничтожить; когда это не получилось, они стали обходить отряд с флангов, стремясь окружить его, и думали легко достичь этого, поскольку числом гораздо превосходили римлян.

Угадав их замысел, претор приказал растянуть боевую линию сколь возможно более, выведя два легиона из запаса, он поставил их справа и слева от отряда, что бился на переднем крае, и дал обет построить храм Юпитеру, коли дарует ему победу в этом бою. Луцию Валерию он велит пустить на один из флангов противника всадников обоих легионов, на другой – союзную конницу и пресекает замысел галлов окружить строй римлян; сам же, видя, сколь широко оттянул противник свои фланги и тем ослабил середину строя, приказывает бросить в бой когорты и прорвать вражескую линию. Римская конница опрокинула врага на флангах, пехота – в центре, множество галлов было убито, и они наконец врассыпную побежали к лагерю. Конники устремились следом, подоспели и пошли на приступ легионеры. Не более чем шести тысячам человек удалось спастись бегством, убито или взято в плен было тридцать пять тысяч, захвачено семьдесят боевых знамен и более двухсот галльских повозок, доверху нагруженных добычей. В битве этой пал карфагенский полководец Гамилькар и трое галльских вождей; вызволены из плена и возвращены в свой город почти две тысячи свободных граждан Плацентии.

Победа была велика, и в Риме узнали о ней с радостью. Когда донесение доставили в столицу, решено было три дня кряду возносить благодарственные моления богам. Погибло до двух тысяч римлян и союзников – более всего из правой алы – той, что приняла на себя первый и самый мощный натиск врага. Хотя претор один почти завершил войну, консул Гай Аврелий, окончив дела в Риме, выступил в Галлию и принял здесь от претора командование победоносным войском.

…

Другой консул прибыл в свою провинцию к концу осени и расположился на зиму неподалеку от Аполлонии. Из флота, укрытого на Коркире, он, как уже было сказано, вывел двадцать римских трирем, отправил их под командованием Гая Клавдия в Афины, союзники, совсем было отчаявшиеся, воспряли духом, завидев входящие в Пирей корабли. Никто отныне не тревожил их на суше, не разорял их поля, проходя привычным путем из Коринфа через Мегару, да и на море не видно стало разбойных кораблей из Халкиды, что бесчинствовали до той поры не только в открытых водах, но нападали и на прибрежные владения афинян, – теперь они не смели более заплывать за мыс Суний и тем более – выходить из Еврипского пролива в открытое море. К тому же на помощь афинянам прибыли три квадриремы с Родоса и в Аттике стояли три беспалубных корабля, готовые прикрыть владения города с моря. Клавдий счел, что для обороны Афин и принадлежавших городу земель этих сил хватит, ему же судьба указует путь к более славным деяниям.

Халкидские изгнанники, из тех, что покинули родину, спасаясь от насилий со стороны царских воинов, сообщили Клавдию, что Халкидой можно овладеть без боя: македоняне, по их словам, разбрелись по окрестностям, вовсе не опасаясь нападения, ибо полагали, что противник находится далеко от города, сами же граждане Халкиды, положась на македонский гарнизон, ничего для защиты города не делали. Клавдий решился последовать этим советам и, выйдя из Пирея, так быстро доплыл до Суния, что мог бы в тот же день войти в Евбейский пролив. Не желая, однако, огибать мыс и тем обнаружить свое присутствие, он приказал остановиться; лишь с наступлением темноты корабли Клавдия подняли якоря и перед рассветом незаметно подошли к Халкиде со стороны самой малолюдной части города, так что нескольких солдат оказалось довольно, чтобы захватить ближайшую башню, а, поднявшись по лестницам, – также и ту часть стены, где часовые либо спали, либо их вовсе не было. Продвинувшись далее к тесно застроенным кварталам, они перебили часовых, взломали ворота и впустили в город остальных воинов. Солдаты разбегаются по улицам, поджигают дома вокруг главной площади, смятение охватывает город. Пламя перекидывается на царские хранилища зерна, гибнут в огне склады оружия, где хранилось и множество осадных машин, воины убивают без разбора и тех, кто ищет спасения в бегстве, и тех, кто пытается сопротивляться. Ни одного человека, способного носить оружие, в городе не осталось – все либо бежали, либо были убиты; погиб и сам командир акарнанец Сопатр. Всю добычу снесли на главную площадь и потом погрузили на корабли. Родосцы разбили ворота тюрьмы, выпустили тех, кого запер здесь Филипп, полагавший, что уж из этой-то темницы никто их освободить не сможет. Разбив статуи царя или отбив у них головы, моряки собрались по сигналу на корабли и двинулись обратно в Пирей, откуда так недавно отплыли. Если бы римлянам достало сил удержать Халкиду, не отказываясь в то же время от обороны Афин, царь с самого начала войны лишился бы и этой области, и Еврипа, что могло бы решить дело, ибо как Фермопильское ущелье запирает Грецию с суши, так и Еврипский пролив есть ключ к ней с моря».

Этот текст Тита Ливия – вполне средневековое описание походов и битв, в стиле, словаре, отношении к деталям, обобщениях не уступающее текстам XIV–XV веков!

Уже упомянутый византийский историк Лаоник Халкокондил (ок. 1430 – ок. 1490) дал в своем сочинении интересное описание жизни многих народов, а особенно подробно – на Балканах и в Малой Азии. Свободный от чинопочитания византийских императоров и христианских владык, Лаоник достаточно беспристрастен, хотя не все его сообщения точны. Нам же наиболее важно, насколько свободно он владеет словом.

Тут мы приводим его рассказ о походе турок в 1450–1451 годах на албанцев, поднявших во главе со Скандербегом восстание против поработителей.

Лаоник Халкокондил. «10 КНИГ ИСТОРИИ»:

«Итак… с наступлением лета император [40] выступил против сына Ивана Скандербега, который еще ребенком прибыл ко двору императора, стал его любимцем, но бежал в свою родную страну, женился на дочери Арианита [41] и открыто воевал с императором, ни дани не уплачивая императору, ни ко двору не являясь, ни на увещания не склоняясь. Собрав поэтому все свои войска и из Азии, и из Европы, император выступил на страну Ивана и, когда достиг ее, вторгся в нее. Посылаемые им войска, поджигая все, что возможно поджечь, палили деревни, поля и имущество и уничтожали все, находящееся там. Скандербег же и выдающиеся албанцы тайно отправили жен и детей в земли венецианцев, на побережье Ионического моря. Сами же, бродя кругом, переходили из одной области в другую, если их просили об этом их города, и оставались в горах, которые простираются над их страной до самого Иония. Мурад осадил прежде всего Сфетию, объявив жителям, что если они сдадут город, то могут уйти, куда каждый пожелает. Но те не согласились. Тогда он бросил на штурм янычар, взял город силой, поработил жителей, а мужчин всех перебил. Затем, подойдя к Гетии, он занял ее, ибо жители сдались, и, обратив их в рабство, повел войска на Крую, самый выдающийся из городов страны албанцев, расположенный в очень укрепленном месте. Приступив к нему, он осадил его, ударил в стену таранами и низверг значительную ее часть. После этого, надеясь взять город, он штурмовал его с янычарами, но не мог захватить и отвел войско, ибо год уже кончался, и наступившая зима угнетала воинов… А на другой год снова, объявив о сборе войска, выступил против Скандербега…

Албанцы, тайно отправив женщин и детей в укрепления венецианцев, собрались в горах, возвышающихся над городом Круей… Мужчин Скандербег оставил в городе для защиты и охраны стен, отборных воинов, добровольно пожелавших подвергнуться опасностям войны. Мурад же, приготовив машины для разрушения стен и придвинув их, пребывал с янычарами в ожидании у города. Когда все было готово, машины ударили в стену и опрокинули значительный участок. Скандербег между тем жег на горе костры, давая знак осажденным в городе, что, когда будет нужно, он сам придет на помощь. Когда же некоторые из воинов императора устремлялись на гору, он сражался сам, совершая дела, достойные, чтобы о них рассказали. Когда достаточная часть стены была обрушена, все войско бросилось на приступ. Янычары пытались ворваться там, где стена лежала на земле, но не смогли одолеть защитников города, сражавшихся так, как не могли и ожидать».

40

Турецкий султан Мурад II (1421–1451).

41

Арианит – знатный албанец, тесть Скандербега, руководитель восстания против турок в 1448 году.

Мнения о творчестве Лаоника, которые можно найти у литературоведов, поразительным образом подтверждают нашу версию хронологии. Например утверждается: «Знаменательно, что Халкокондил говорит об «эллинах», а не о «ромеях…». Или: «Он продолжает переименовывать русских – в «сарматов», сербов – в «трибаллов», болгар – в «мидян», татар – в «скифов» и т. п.».

Или такое мнение: «Книжный классицизм проявляется у другого историка этой эпохи, Кривотула с острова Имвроса, почти в таких же формах. И он воспроизводит взятые у Фукидида парадигмы изложения (подчас прямо вставляя в свой текст выдержки из античного историка)». И затем: «Османы оказываются

у Кривотула потомками Персея и Даная, а стало быть – исконными эллинами»; «Мекмед II… выступает в своей войне с эллинами как мститель за гомерову Трою».

Дадим опять слово Лудовико Ариосто (1474–1547, линии № 7–8). Все перемешалось в его стихотворении – мавры мстят императору Карлу за смерть римского императора Трояна, здесь же воюют потомки Геркулеса:

Дам, рыцарей, оружие, влюбленностьИ подвиги, и доблесть я поюВремен, когда, презревши отдаленность,Стремили мавры за ладьей ладьюНа Францию; вела их разъяренностьВладыки Аграманта, чтоб в боюСмять Карла-императора и рьяноОтмстить ему за смерть отца – Трояна.И о Роланде в песне расскажу яБезвестное и прозе и стихам:Как от любви безумствовал, бушуя,Еще недавно равный мудрецам, —Все это я исполню, торжествуя.Коль бедный разум сохраню я сам,Уже едва ль оставленный мне тою,Что не Роландом завладела – мною.Потомок Геркулеса благородный,Краса и гордость века – Ипполит,Прими сей труд не пышный, но свободный,Твой верный раб тебе его дарит.Моя да будет воля не бесплодной:Пусть долг великий песня возместитНе до конца; но я богат лишь ею -И все тебе несу, чем сам владею.…В то время сын Трояна знаменитыйПариж осадой обложил кругом,И городу, лишенному защиты,Грозило вскоре пасть перед врагом;И если б не были поля залитыС небес на них ниспосланным дождем, —От африканского копья без славыВ тот день лишился б Карл своей державы.

Не обойдем же вниманием и «периферийные» художественные описания войн и связанных с ними человеческих переживаний. И увидим, что поэзия по линии № 6 дает нам сходные по стилю и владению словом описания в разных странах!

БИТВА НА КОСОВОМ ПОЛЕ:

Лазарь-царь садится за вечерю,Рядом с ним – жена его Милица.Государю говорит царица:«Царь наш Лазарь, сербская корона!Утром ты на Косово уходишь,Воевод и слуг берешь с собою,Никого не оставляешь дома,Из мужчин никто не остается,Кто бы мог письмо тебе доставитьИ обратно с Косова вернуться.Всех моих ты братьев забираешь,Милых братьев, Юговичей девять.Ты оставь хоть одного мне брата,Для сестры сними с него присягу».Отвечает ей царь сербский Лазарь:«Госпожа, жена моя Милица!А кого из братьев пожелала бТы оставить в белом нашем доме?» —«Ты оставь мне Юговича Бошко»…Только утром белый день занялсяИ ворота города открыли,Быстро вышла из дворца Милица,Поспешила к городским воротам.Конница проходит перед нею:С боевыми копьями юнаки.Впереди юнаков едет Бошко…Подбегает к воину царица,За узду коня его хватает,Обнимает брата дорогого.Тихо молвить брату начинает:«Братец милый, Югович мой Бошко!Царь тебя оставил мне в подарок,Чтоб не шел на Косово ты поле,И на то он дал благословенье,Чтоб ты знамя передал другомуИ со мною в Крушевце остался,Чтоб свободен был ты от присяги».Югович ей Бошко отвечает:«Уходи, сестра, в свою ты башню,Я с тобою не могу остаться.Не отдам я знамени другому,Хоть бы царь весь Крушевац мне отдал.Не хочу, чтоб воины сказали:«Глянь на труса, Юговича Бошко,Он идти на Косово боится,Кровь пролить за крест честной не хочет,Жизнь отдать за веру не желает».И коня направил он к воротам…Лишь наутро белый день занялся,Прилетели ворона два черныхС Косова, с широкого простора.Сели вороны на белой башне,На вершине Лазаревой башни.И один другого вопрошает:«Не царя ли сербов эта башня?Что же тут души живой не видно?»Этих слов никто не слышал в башне.Услыхала лишь одна царица,Из дверей она выходит быстро,Спрашивает воронов двух черных:«Ради бога, ворона два черных,Вы сюда откуда прилетели?Вы не с поля ль Косова явились?Не видали ль два могучих войска?Не было ли битвы между ними,И какое войско победило?»Отвечают ворона два черных:«Видит бог, царица дорогая,С Косова мы утром прилетели,Видели мы два могучих войска,Те войска вчера сошлись на битву,Два царя погибло в этой битве.Может, кто из турок и остался,А из сербов, если кто остался,Тот изранен весь и окровавлен», —Так они царице говорили.Вдруг слуга Милутин приезжает,Руку правую он держит в левой,У него – семнадцать ран на теле,Конь под ним забрызган алой кровью,Спрашивает воина Милица:«Что с тобою, мой слуга Милутин,Иль царя на Косове ты предал?»Отвечает ей слуга Милутин:«Помоги с коня сойти, царица,Да умой студеною водицей,Дай вина мне красного напиться,Тяжко я на Косове изранен».Госпожа с седла его ссадила,И водой студеною умыла,И вином юнака напоила.Как пришел в себя слуга Милутин,Начала расспрашивать царица:«Что на поле Косовом случилось?Где погиб царь сербский, славный Лазарь?Где погиб Богдан, отец мой старый?Где погибли Юговичей девять?Где погиб наш Милош-воевода?Где погиб Вук Бранкович в сраженье?Где погиб наш банович Страхиня?»Ей слуга Милутин отвечает:«Все на поле Косовом остались,Где погиб царь сербский, славный Лазарь,Много копий там переломалось,Много копий – сербских и турецких.Стойко сербы князя защищали,Юг-Богдан погиб в той битве первым,Только-только началася битва.Восемь Юговичей там погибли,Братьев ни один из них не предал,До конца они в бою рубились.Оставался целым только Бошко,Он скакал со знаменем по полю,Разгонял он янычар турецких,Словно сокол голубей пугливых.Там, где крови было по колено,Встретил гибель банович Страхиня,Милош тоже там погиб, царица,У Ситницы, у реки студеной,Где погибло очень много турок,Зарубил султана он МурадаИ посек двенадцать тысяч турок.Пусть господь спасет весь род юнака,Жив он будет в памяти у сербов,Жив он будет в песнях и сказаньях,Сколько жить и Косову и людям».

И сюда же кстати китайское стихотворение поэта Ду Фу (712–770), линия № 6 «индийско-китайской» синусоиды:

Боевые гремят колесницы,Кони ржут и ступают несмело.Людям трудно за ними тащитьсяИ нести свои луки и стрелы.Плачут матери, жены и дети:Им с родными расстаться непросто.Пыль такая на белом на свете,Что не видно Саньянского моста.И солдат теребят за одежду,Ужасаясь пред близостью битвы:Здесь Мольба потеряла Надежду,Вознося в поднебесье Молитвы.И прохожий у края дорогиТолько спросит: «Куда вы идете?»Отвечают: «На долгие сроки,Нет конца нашей страшной работе.Вот юнец был, семье своей дорог.Сторожил он на Севере реку.А теперь, хоть ему уж за сорок,Надо вновь воевать человеку.Не повязан повязкой мужскою,Не успел и обряд совершиться,А вернулся с седой головою,И опять его гонят к границе.Стон стоит на просторах Китая.А зачем императору надоЖить, границы страны расширяя?Мы и так не страна, а громада.Неужели владыка не знает,Что в обители ханьской державыНе спасительный рис вырастает,Вырастают лишь сорные травы?Разве женщины могут и детиВзять хозяйство крестьянское в руки?Просто сил им не хватит на свете,Хватит только страданья и муки.Днем и ночью стоим мы на стражеИ в песках, и на горных вершинах…Чем отличны сражения нашиОт презренных боев петушиных?Вот, почтенный, как речью прямоюГоворим мы от горькой досады…Даже этой свирепой зимоюОтдохнуть не сумели солдаты.Наши семьи сломила кручина:Платят подати, платят налоги,И уже не желаешь ты сына,Чтоб родился для слез и тревоги.Дочь родится, годна для работы,Может, жизнь ее ты и устроишь…Ну, а сын подрастет, уж его-тоМолодого в могилу зароешь.Побродил бы ты, как на погосте,Вдоль нагих берегов Кукунора:Там белеют солдатские кости.Уберут их оттуда нескоро.Плачут души погибших недавно,Плачут души погибших когда-то,И в ночи, боевой и бесславной,Их отчетливо слышат солдаты».