Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Клейн Лев Самуилович

— А мой редко становится твердым, — признался Юрек.

— Ну так надо ему помочь. Могу тебе показать.

«Мы зашли в самый темный уголок лагеря. Сердце у меня колотилось, я весь дрожал. Томек велел мне расстегнуть штаны и вынуть свой. Я стеснялся, но темнота мне придала смелости. Томек взял у меня в руку и мял его. Через пару минут я почувствовал, что у меня твердеет. Мне становилось всё приятнее, я громко дышал.

— Хочешь увидеть, как у тебя выстрелит семя? — спросил Томек и, не ожидая ответа, включил фонарик и направил свет на моего петушка.

Тут я увидел его во всей красе, и тотчас из кончика брызнула жидкость.

Не успел я сообразить, что со мной происходит, как Томек выпустил из руки мой, вынул свой, который уже был твердым, и тоже вскоре выстрелил. Очевидно, он умел это делать и имел тренировку. Я был потрясен, а он смотрел на меня с триумфальной миной образованного городского парня, который просвещает и освещает (тем фонариком) темную деревенщину.

— Здорово было? — спросил он, когда мы уже застегнулись. Я молчал, но утвердительно кивнул.

— Ну, я еще кое-что тебе покажу. Встань сзади и всунь руку мне в левый карман штанов.

Заинтересовавшись, я сделал то, что он велел. Всунул руку, но не почувствовал дна кармана. Всунул поглубже и наткнулся на член Томска!

— Я себе прорезал, — сказал он с гордостью изобретателя. — Ты можешь тоже себе прорезать и как ни в чем ни бывало дрочить себе даже днем. Лучше всего на этих нудных линейках. Только тогда не слишком сильно, чтобы никто не заметил».

Приложена фотография Томска с рукой в левом кармане.

Дал своему приятелю Томек и учебник половой жизни, тайно привезенный им в лагерь. «Я не мог дождаться следующего дежурства, которое выпадало только через неделю. Я готовился к нему как к некоему важному экзамену дрочки. Я тоже проделал себе дыру в кармане и упражнялся в течение дня. Вечерами доучивался по учебнику. Мы постановили, что на дежурстве снова будем вместе и что я теперь подрочу Томеку, а он выставит мне оценку.

За эту неделю я заметил у себя больше интереса к петушкам других пацанов, а прежде всего Адама. Мой взгляд все время соскальзывал к его харцерским штанам. Я выискивал пору вставания и отхода ко сну, мытья и глаженья, когда он был только в трусах. И вроде бы я был прав, что у Адама был самый большой из всех нас».

Дежурство однако прошло не так, как было запланировано. В палатке взрослых ребята заметили свет, подкрались и заглянули в торцовое оконце. И остолбенели. Двое взрослых дяденек (один лет сорока, другой двадцати с чем-то) лежали абсолютно голыми валетом и члены их были во ртах друг друга. Томек не был так уж удивлен. Он шепнул Юреку:

«— …Слушай, а может мы тоже так, как они? Они там, а мы тут? Возьми мой в рот, а

Я смертельно боялся, что те в палатке услышат наш шепот, но возбуждение было таким сильным, что отняло у нас разум. Где стояли, там прямо и спустили мигом штаны и трусы. Члены стояли у нас, как оглобли. Том нажал мне на плечи. Я послушно опустился на колени и с бьющимся сердцем взял в рот его член. Томек был так возбужден, что выстрелил почти сразу, но в экстазе забыл об осторожности и втягивал воздух так громко, что это должны были услышать и те в палатке. Я же был в шоке, потому что семя Томска с огромной силой залило мне горло, я подавился, начал отплевываться и кашлять».

Выскочил пан Тадек в трусах, натянутых на стоящий член, сразу ориентировался в ситуации и жестом показал ребятам, чтобы те шли в палатку. Подтянувши штаны, покорно пошли за ним. «Там лежал голый пан Яцек со стоящим очень большим пенисом». Поскольку каждая пара застала другую, так сказать,

на месте преступления, то условились о полном доверии и молчании. Взрослые стали доводить начатое и прерванное дело до конца. «Никогда не забуду той минуты: мы, два четырнадцатилетних пацана со штанами, спущенными до колен, с постепенно опускающимися членами <…>, смотрели не дыша на двух взрослых мужчин, онанирующих и спускающих. И это сознание, что они доверяли нам, а мы им! Это освящало ту минуту. Это было как крестины мужественности. Томек тоже это чувствовал, ибо его обычные шуточки надолго покинули его» («Jurek» 1996: 34–35).

По миновании многих лет Томек стал профессором в Варшавском Политехническом, и о его гомосексуальности ничего не сказано — видимо, остался гетеросексуальным. Юрек же оказался голубым. Но у него ведь и до всех этих приключений намечались проблески гомоэротичности — в чувствительной привязанности к Адаму, самому мужественно выглядевшему из всех харцеров лагеря. Приключения придали этим помыслам откровенно сексуальный характер, но направленность была задана уже изначально. С другой стороны, кто знает, сколько времени потребовалось бы, чтобы осознать эту ориентацию, если бы не ситуации в лагере харцеров?

4. Тюрьма

Кaжeтcя, первым описал гомосексуальные нравы узников тюрем француз Ласенэр в первой половине прошлого века. Сын известного коммерсанта, он был исключен из университета за гомосексуальность. Вместе со своим любовником и сообщником Батоном он убил инкассатора, а потом полицейского. Помещенный в тюрьму, он начал писать и публиковаться в журналах — это был предшественник Жана Жене. В числе его сочинений есть очерк «Тюрьмы и пенитенциарный режим».

Он не стеснялся описывать гомосексуальное поведение: заботиться о своем реноме ему было незачем. Он был осужден на смерть и гильотинирован. Впоследствии многие, в том числе и русские авторы, писавшие о тюрьме и ссылке (Достоевский, Чехов, Гернет), задевали тему гомосексуальности, но вскользь. Между тем в тюрьме это жгучая проблема.

В начале века В. Александров (1904) в статье «Арестантская республика» писал: «праздность, пустые разговоры, неудовлетворенность половой потребности, — всё это в совокупности заставляет усиленнее работать воображение, и, за отсутствием естественного удовлетворения, половое чувство извращается. Молодой, миловидный арестант, особенно женственного вида, становится объектом общего вожделения.

Если педерастия распространена в таких ужасающих размерах в высших слоях общества, где она является результатом полового пресыщения, если в закрытых учебных заведениях и монастырях приходится бороться с этим злом, то естественно, что тюрьма является самой благоприятной почвой для развития этого порока. Соблазном, просьбами и угрозой вынуждают юных арестантов удовлетворить половое влечение старших товарищей».

Размах гомосексуальной активности в тюрьмах у всех на слуху. Все знают, что в наших лагерях и тюрьмах многих обращают в «пидоров» насильно. Об этом рассказывали в своих опубликованных за рубежом мемуарах многие побывавшие в ГУЛАГе диссиденты (Кузнецов 1979; Штерн 1979; Амальрик 1982; Губерман 1996; и др.).

Я также писал об этом в книге «Перевернутый мир», вышедшей под псевдонимом в Петербурге (Самойлов 1988-91; 1993). Сводку материалов привели в своей статье «Гомосексуализм в советских тюрьмах и лагерях» Могутин и Франетта (1993).