Другая музыка нужна
Шрифт:
— Мне… я… хотел бы стать композитором… Как ты думаешь, — спросил он, вконец смущенный и усталый, — удастся мне это?
И все! Больше он слова не промолвил, а ведь приготовился произнести целую речь: «Ференц! Милый Ференц! Дорогой друг! Помогите мне!.. Вы! Ты! Твой отец! Твои братья! Производители инструментов. Я с удовольствием потащу рояль домой, хоть на себе. Ведь у вас столько роялей! Что вам стоит? А я буду учиться на нем играть. Вы-то для того и изготовляете инструменты, чтобы они звучали, играли… Я… я… я… Я куплю его, через пять лет заплачу или верну… И если стану композитором, это будет ваша заслуга. Вечная вам будет благодарность… Но если твой отец не поймет, если… так я… Я и сюда могу к вам приходить играть… Здесь-то уж наверняка найдется кто-нибудь, чтоб учить меня. Мне бы только
Вместо всего этого он промямлил сонно и безнадежно: «Как ты думаешь, удастся мне это?» Почувствовал, что не только отцу Зденко, но и самому Ференцу нет никакого дела до его мечты.
— Может, и удастся. Мой старший брат тоже учится композиции, — ровным голосом ответил Зденко, будто Мартон об этом и спрашивал его, а он милостиво согласился дать объяснения.
Несколько минут спустя Мартон познакомился и со старшим братом Ференца.
— Дёрдь Зденко! — с нажимом произнес он свое имя, представившись Мартону.
Дёрдь говорил тоже басом и так же с расстановкой, как и Ференц, отличавшийся от него только более мягкими чертами лица.
Мартон совсем остыл. Внезапно его охватила сонливость. Слова, произносимые с ровным нажимом, доносились до него будто сквозь толстое ватное одеяло.
Дёрдь Зденко методически рассказывал: для того чтобы стать композитором, нужно иметь рояль, обучаться в музыкальной школе, потом в консерватории, упражняться с утра до вечера на различных инструментах двенадцать лет подряд, платить профессору за обучение. О таланте не было сказано ни слова… И ни Ференц Зденко — хоть он и не спрашивал никогда, однако отлично представлял себе достаток семьи Мартона, — ни Дёрдь, понятия о нем не имевший, не сочли нужным поинтересоваться, под силу ли все это Мартону. «Это уж не наше дело!» — было написано на физиономиях братьев. Они говорили с Мартоном, точно это был покупатель, заглянувший в их магазин, где, кстати сказать, в установленные часы они оба прислуживали вместе с продавцами. Это тоже входило в семейное расписание, составленное папашей Зденко.
Здесь, в шикарнейшем магазине музыкальных инструментов, не принято было торговаться. Инструменты, начиная от роялей и кончая губными гармошками, демонстрировались со сдержанной любезностью. И если у покупателя были деньги, он покупал; не было — его за это не презирали, но и не предлагали ему другой, более дешевый инструмент, считая сие унизительным для «поставщика двора его величества». Покупателя разглядывали молча и безразлично, так же, как Мартона сейчас, доставляя покупателю так же, как и сейчас Мартону, нелегкие минуты. Все это продолжалось, покуда покупатель не выбирал инструмента себе по карману или не уходил, отказавшись. Но и потом по его адресу не отпускалось никаких презрительных замечаний. Это было запрещено. Церемониал продажи продолжался, словно церемониал венчания в церкви. Семейство Зденко и приказчики были священниками, покупатели — женихами, а инструменты — невестами. Венчание сопровождалось соответствующей музыкой. Испытывали стройность скрипок, пробегали пальцами по клавишам роялей, потом вдруг раздавался зов трубы, соблазнительно гудела фисгармония, юная флейточка целомудренно отвечала «да», и тут же молоденькая развеселая губная гармошка скромно предъявляла свои права на замужество, а с другого конца зала, грубо вскрикивая, навязывалась в жены плебейка — медная тарелка.
Пока и скрипка, и рояль, и прочее существовали для Мартона только как инструменты. Рояль заключал в себе богатства всего мира. Он журчал весенним ручейком, грезил о лунной ночи, торжественно возглашал здоровье, веселье и силу; скрипка нежно ласкала, утешала, смеялась, жаловалась, плакала, потом радовалась опять; труба возвещала поражение героев, победу атлетов, восход солнца…
А теперь перед Мартоном была фабрика инструментов. Расчлененные или собранные вместе, это все равно бездушные инструменты — на них установлена цена, и ты либо можешь их купить, либо нет. А кроме этого, ни ты, ни кто другой никакого отношения к ним не имеет.
Мартону показалось все это даже более загадочным и таинственным, чем незнакомая наука композиции. А семейство Зденко было абсолютно
Дёрдь говорил. Мартон слушал. Голос г-на Дёрдя доносился к нему будто совсем издалека и даже прерывался иногда. «Почему мне так спать захотелось? Что все это значит?» — подумал Мартон, глядя на Дёрдя и на Ференца затуманенными глазами. И вдруг Мартону пришло в голову, что стоит ему сейчас заплакать или засмеяться, как Зденко тут же воспользуется и этим. Они тотчас всунут его смех или плач в какой-нибудь инструмент и будут дороже запрашивать за него, глядя бархатными безразличными глазами и на инструмент, и на покупателя, и на того, у кого отобрали его смех и плач. И душа и тело Мартона невольно протестовали против этого, но ничего не могли поделать, потому и забрались под покрывало сонливости.
Дёрдь попрощался и ушел. Ференц вытащил карманные часы, взглянул на них и без всякого перехода, обычным своим голосом начал декламировать балладу Араня[5], которую все должны были вызубрить к завтрашнему уроку литературы.
Мартон пришел вдруг в себя и слушал Зденко со все возрастающим смущением. С чего это вдруг принялся он за балладу? А сам смотрит на часы — значит, установленное время прошло, и Мартону надо уже уходить, — при чем же тут баллада? А как чудно он произносит слова! Совсем не так, как привык Мартон. Ни ребята, ни актеры так не декламировали. Не поймешь даже! Не то без пафоса, не то с каким-то совсем незнакомым пафосом. Мартон никак не мог этого взять в толк. А Ференц произносил слова обычным своим, странно безразличным голосом. И баллада уже не звучала стихами, она наполнилась незнакомым содержанием. «Угрюмый мрак глубок», — промолвил Зденко, а прозвучало как: «Пожалуйте рояль!» И все же при этом будто тьма наступила, и принес ее сюда в комнату Ференц Зденко. «Сбивает ветер с ног», — продолжал будущий фабрикант музыкальных инструментов, ни чуточки не повысив голоса, как это сделал бы Мартон или любой из ребят, и послышалось, будто бюро погоды сообщило в телефон: «Ветер южный, скорость — шесть метров в секунду». Потом и «Кочет жестяной загрохотал, как шальной». А Мартону показалось, будто это в магазине предлагают его покупателю, причем в футляре, за двенадцать крон двадцать филлеров.
Творение поэта перешло во владение Зденко, и он продавал его слушателю, в данном случае Мартону, который платил за это удивлением.
Новая манера декламации поразила Мартона. И ему захотелось понять, как достигает Зденко такого эффекта, но он никак не мог догадаться.
— Еще раз! — попросил Мартон, когда Ференц закончил чтение.
— Довольно на сегодня! — заявил Зденко.
Ему не было расчета еще раз демонстрировать «жестяного кочета». А больше стихов «для продажи» не имелось — и Мартону послышалось даже, будто он сказал: «На складе». Ференц, видно, никогда не делает ничего такого, что не приносит выгоды.
— Где ты научился так стихи читать?
— Нигде.
— Ты будешь актером?
— Может быть. Этот вопрос я решу позднее.
— Когда?
Зденко не ответил. Сие относилось уже к тому кругу вопросов, на которые Ференц Зденко не ответил бы даже во сне. У Ференца были два брата — оба старше его — и две сестры. Учредят ли они акционерное общество после смерти отца, или отец назначит кого-нибудь главным наследником, а остальным детям предоставит только право пользоваться наследством, этого Ференц не мог знать заранее. Если случится последнее, то прямой расчет стать актером — вернее, учредить театр, предприятие по постановке пьес, способное к конкуренции и соответствующее вкусам Зденко.
— Ференц, скажи, а во сколько оценивается ваша фабрика музыкальных инструментов? — спросил Мартон, инстинктивно надеясь хоть таким путем понять что-нибудь.
— Это известно только моему отцу, — ответил Зденко.
— А… а… сколько роялей изготовляете вы в год?
— Это входит в ведение моего брата Артура: он начальник производственного отдела.
— Ференц! — воскликнул вдруг Мартон. — Ты был когда-нибудь влюблен?
Зденко кинул равнодушный взгляд на приятеля, не ответил и вытащил карманные часы.