Другая судьба
Шрифт:
Он хотел, чтобы она испытала это облегчение, которое будет облегчением и для него, убедилась, что комплименты, которые он ей делал, пусть не столь цветистые и более редкие, они, его комплименты, были искренни, то были комплименты мужчины, настоящего мужчины, вожделеющего женщин… Поверит ли она? Как ее убедить?
И мысль пришла, простая, ясная, сияющая: он должен объясниться Ветти в любви.
Он шесть раз почистил зубы, заново умылся над рукомойником, примерил и отверг четыре рубашки, заштопал трусы и так наваксил ботинки, что они оставляли
Пока первая часть плана – туалет – была ему ясна, дальнейшее же туманно…
Ничего. Мы сымпровизируем.
Эта военная лексика взбодрила его.
Мы спустимся. Мы атакуем. Мы ввяжемся в сражение, а там будет видно.
Ему особенно нравилось это «мы». Если в нем живет несколько мужчин, есть шанс, что по приходе останется хоть один.
В десять часов вечера, зная, что все молодые люди ушли и пунктуальная Ветти собирается спать, он тихонько спустился вниз.
Постучав в дверь, он услышал сонный голос:
– Что? Кто там?
– Это я, Дольферль.
Поколебавшись, он чуть было не сказал «Адольф», но в последний момент испугался показаться слишком церемонным.
Дверь открылась, показалось встревоженное лицо Ветти.
– Дольферль, вам лучше? Вернер сказал мне, что вы захворали.
Адольф чуть не развернулся при одном упоминании Вернера: воспоминание обожгло, женоподобное чудовище вновь притиснулось к нему. Неужели его никогда не оставят в покое?
Собрав все свое мужество, он приосанился и решил игнорировать вопрос.
– Ветти, мне надо вам кое-что сказать.
– Что же, Дольферль?
– Кое-что очень важное.
Он не знал, что говорить дальше, и раздраженно топнул ногой. Ветти, неверно истолковав его жест, решила, что он не хочет говорить в дверях.
– Входите, дорогой Дольферль, входите. Только не смотрите на меня, я приготовилась ко сну.
Гитлер вошел в гостиную.
– Ну? Что случилось? Говорите же, я с ума схожу от беспокойства, – сказала Ветти.
Ее аффектированный тон, слова и манеры были всегда к месту, но она переигрывала, актриса на первой читке пьесы.
– Я…
– Да?
– Я вас люблю.
Ветти на мгновение застыла с открытым ртом, боясь ошибиться в следующей реплике, потом широко, по-матерински, улыбнулась:
– Я тоже, дорогой Дольферль, я тоже вас очень люблю.
Она чуть помедлила, произнося «очень», из чего Гитлер заключил, что можно зайти еще дальше.
Вперед, бойцы! Путь свободен!
– Нет, Ветти, – раздельно проговорил он, – я люблю вас не «очень», я вас люблю.
Ветти застыла.
Атакуем! Поступим, как Вернер с нами! Все в атаку!
Гитлер твердой поступью преодолел расстояние до Ветти и сжал в объятиях большое, грузное тело.
Ветти выскользнула из его рук и осела на пол, как сдувшийся шар. Гитлер
Ветти горько рыдала, ерзая по ковру:
– Дольферль… Дольферль… Боже, я так разочарована!
Гитлер решил, что ослышался. Батальон солдат откликнулся, как один человек:
– Да чем разочарованы, боже мой?
Прекрасные глаза Ветти, влажные и припухшие, уставились на молодого человека.
– Я думала, что вы как они, как мои мальчики. Иначе я бы никогда… о нет, никогда бы я не была так мила с вами, никогда бы не стала позировать… О боже… как это грустно!
Дальнейшее совсем запутало Гитлера. Ветти зашлась в крике, как новорожденный младенец, едва дыша между всхлипами, ее рот был широко открыт, лицо побагровело, из-под сомкнутых век лился поток слез.
Гитлер разбудил фрау Штольц, соседку, поручил Ветти ее заботам и поднялся к себе. Он был удовлетворен. Странная реакция Ветти его не волновала, главное – он показал ей, кто он такой. Выполнил свой долг мужчины. И был доволен.
Вскоре он уснул непробудным сном.
– Сигарный дым вам не мешает?
Доктор Фрейд попыхивал своей «гаваной» с сухим причмокиванием. Звук был такой, как будто открывали банку варенья.
– В вашем сне доктор Блох играет роль отца, но не отца-тирана, подавляющего своего сына, а отца благосклонного, либерального, веселого, внимательного, который вводит сына в мир взрослых. Приехав за вами в коляске, он несет на себе все знаки удовольствия: он выражает праздник своим смокингом, веселье – шампанским, легкомыслие – песнями. Неизвестное направление, в котором он вас увозит, – это женщина.
Фрейд снова попыхтел сигарой. Он затягивался, по-детски причмокивая, словно выдаивал дым, глотал его с жадностью, блаженно следил, как наполняет легкие молочное облако, досыта, до отрыжки. Он глотал больше дыма, чем выдыхал. Куда же этот дым девался?
– Затем вы выходите из коляски и садитесь в гондолу. Тихие воды, черные и спокойные, по которым вы поплывете, суть образ вашей сексуальности.
– Простите?
– До сих пор вы отказывались от всякой сексуальной жизни, сдерживали ваши импульсы, пытались их умертвить или хотя бы усыпить. Таково состояние ваших желаний в начале сна. Но из этого состояния вы желаете выйти, шагнув в двери таинственного дворца.
Адольф затрепетал от удовольствия, ему казалось, что он переживает свой сон заново в ином плане, на более высоком интеллектуальном уровне. Без красок, в белом, резком, ртутном свете, с объемами, низводящимися до штрихов, и все же эмоции были те же, но более сильные, яркие, отчетливые.
– Можно было бы подумать, что это здание – бордель, но в вашей логике это, скорее, дом женщин, или, более того, дом Женщины. Вся постройка, темная, сумрачная, тайная, с лестницами, уходящими в неведомую высь, символизирует Женщину. Она включает три ступени, на которые вы подниметесь, в результате чего пройдете настоящий путь инициации.