Другая судьба
Шрифт:
– Останьтесь, не то я закричу!
Сестра Люси, словно ничего не слыша, в третий раз подоткнула одеяло и похлопала Адольфа Г. по плечу:
– Я вернусь через полчаса.
– Останьтесь, не то я закричу!
– Адольф, не будьте ребенком.
– А! А!
Адольфу не требовалось делать над собой усилие, чтобы закричать; достаточно было дать себе волю; ему было больно, ему было страшно. Он корчился в своем тесном теле, на этой тесной койке, в этой тесной комнате в конце тесного коридора. Он знал, что умирает.
– А! А!
– Адольф, прекратите!
– Останьтесь.
– Нет.
– А! А!
Сестра Люси залилась краской. Она придвинула стул и села, надув губки, возле больного. Адольф взял себя в руки, замолчал и улыбнулся ей:
– Спасибо.
– Вам должно быть стыдно: это шантаж.
– Ну вот еще – я умираю, и мне же должно быть стыдно!
– Адольф, я этого не говорила.
– Почему мне должно быть стыдно? Потому что я умираю?
– Полноте, надо молиться.
Адольф смотрел на сестру Люси глазами, полными слез.
– Но кому молиться? О чем молиться?
Сестра Люси улыбнулась своей улыбкой, согревающей больных:
– Я вас научу.
– Сколько часов мне осталось жить?
– Я сказала, что научу вас молиться.
– Сколько у меня времени, чтобы научиться? Хватит ли?
– Время у вас есть.
– Я хочу знать правду. Если вы мне ее скажете, я научусь молиться.
– Опять шантаж?
– Что говорят врачи?
– Они могут ошибаться.
– Что они говорят, когда ошибаются?
– Что вы вряд ли переживете эту ночь.
Она сказала это со своей незамутненной уверенностью. Адольф почти успокоился. Враг был определен и опознан: эта ночь.
– Сестра Люси, вы проведете эту ночь со мной?
– Вы не один…
– Проведете?
– Я не должна…
– Проведете?
– В каком-то смысле то, что с вами происходит, важно и…
– Проведете?
– Быть может, я смогу научить вас молиться?
– Проведете?
– Да.
Она зарделась, как новобрачная, и, взяв лежавшие на простыне руки, крепко их сжала:
– Я счастлива быть подле вас.
– Это и есть молитва?
– Да. Надо сосредоточиться на счастье. Отогнать тьму и увидеть свет.
– Мне больно. Мне страшно. Я ничего не вижу.
– Видите. Свет есть всегда. Что кажется вам счастьем в эту минуту?
– Вы.
– А, вот видите? А еще?
– Вы. Ваши руки. Ваша улыбка.
– Вот видите? Свет есть всегда. Так сосредоточьтесь на мне, потому что сегодня вечером ваш свет – я.
– Сестра Люси, я не верю в Бога.
– Это не страшно. Он все видит.
Она наклонилась, приблизившись к нему вплотную:
– Вы чувствуете исходящую от меня силу?
– Да.
– Это любовь.
Адольф умолк, наполняясь энергией, исходившей от сестры Люси. Он чувствовал себя цветком, согретым лампой; он был опасно слаб, однако говорил себе, что, может быть, под этим светом хоть немного наберется сил, если успеет… но успеет ли?
– Не думайте ни о чем. Не отвлекайтесь. Берите всю эту силу не раздумывая. Ну же! Берите! Берите!
Она говорила тяжело, яростно, точно женщина в любви. Адольф почувствовал, как эта сила проникает в него.
– Ну же! Берите! Ну же!
Это больше не была сестра Люси, легкая сестра Люси, грациозно порхавшая от койки к койке, это была женщина, всецело сосредоточенная на своей задаче, на работе, высасывающей ее соки. Она хотела дать человеку жизнь.
– Теперь
– Зачем нам третий? Нам и вдвоем хорошо.
– Не ерничайте. Попросите Бога дать вам сил пережить эту ночь. И я буду просить Его.
Все расплывалось перед глазами Адольфа – комната, сестра Люси, он сам. От прилива ли силы мутилось у него в голове? Или он умирал, как и предвидели врачи? Его сознание куда-то уплывало, сбоило, соскальзывало из этого мира в другие миры, древние, смутно знакомые, возвращалось и уплывало вновь. Адольф понимал, что жизнь уходит. В минуту просветления он уцепился за спасательный круг и принялся молиться:
– Господи Боже мой, дай мне сил! Я не знаю, верю ли в Тебя, особенно сегодня, когда меня бы это очень устроило. Может быть, именно потому, что меня бы это очень устроило. Короче, Господи, было бы очень кстати, если бы Ты существовал, если бы Ты внял моей мольбе и помог мне подняться. Я не хочу умирать. Я не знаю, что такое смерть, может быть, она и хороша и Ты уготовил мне приятный сюрприз, нет, Господи, я не критикую, но беда в том, что я еще не очень хорошо знаю, что такое жизнь. Я не успел. Вот. Я прошу немногого. Чуть-чуть побольше этой жизни, которую Ты уже дал мне. Я сумею прожить ее не зря. О, конечно, я знаю, в подобных случаях все это обещают. Не исключено, что завтра я забуду о своем обещании. Думаю, Ты давно привык, что к Тебе обращаются в беде и отворачиваются от Тебя в добром здравии. Таковы люди… Кстати, это одна из причин, по которым я не могу верить в Тебя: я просто не могу поверить, что Тебе все еще интересны люди. Жалкое человечество недостойно Тебя. С какой стати Тебе заниматься этими дурнями, трусливыми, неблагодарными и грязными, которые вдобавок убивают друг друга? Мм…
– Бог есть любовь.
Адольф вздрогнул. Сестра Люси ответила ему. Говорил ли он вслух, или она читала его мысли?
– Бог есть любовь.
Вправду ли она это сказала, или ему пригрезилось? Бедный мой Адольф, ты в бреду. Ты уже не знаешь, что говоришь и что говорят другие. Уплывая на волнах жара, Адольф цеплялся за эту речь, которую называл молитвой, и не знал, произносит ее один голос, два или даже три. Человек в агонии возвращается к состоянию новорожденного: первобытная стертость границ, неспособность отличить свое «я» от других – он не знает, его ли грудь перед ним или матери, его ли рот слепо целует весь мир или нет, натирающая спину складка простыни в его позвоночнике или вне его, а уж слова, чувства, мысли и вовсе неведомо, в нем ли, над ним ли, вовне… Адольф плыл по безбрежному бурному океану, где сознание возникает из материи, тонет в ней, отражается, погружается, изнуряется, простирается, качается на волнах, видит маяк, не видит, исчезает в потемках девятого вала и выныривает, не понимая…
– Адольф! Адольф!
Кто-то звал его.
– Адольф!
Ему пришлось долго плыть до обращавшегося к нему голоса. Наконец он открыл глаза и увидел сестру Люси в сиянии утра.
– Адольф, вы пережили эту ночь. Вы спасены!
И сестра Люси торжественно выкатила кровать из «смертной», распахнула двери общей палаты и, провезя ложе мимо почетного караула калек, отравленных газами и ампутантов, вернула Адольфа в ряды раненых, как возвращают скипетр и трон призванному из изгнания королю.