Другая судьба
Шрифт:
Гитлер жил теперь только под землей.
Он вернулся в Берлин – куда ему было деваться, когда тиски сжимались? Русские продвигались вперед на востоке, союзники – на западе, он нашел лишь руины дворца, служившего рейхсканцелярией со времен Бисмарка, и несколько стен от своей новой канцелярии, построенной Шпеером; его апартаменты были разрушены зажигательными бомбами. Оставался бункер, противовоздушное убежище, построенное в 1943-м в городских садах, тесный бетонный лабиринт, в который надо было долго спускаться по длинной череде лестниц, кротовая нора, освещенная скудным дрожащим светом от дизельного электрогенератора, пропитавшего вонью плохо отапливаемые и слабо проветриваемые коридоры, могила, в которую фюрер сошел живым.
– Никаких политических решений, никаких переговоров, я не капитулирую. Я буду сражаться, пока у меня остается хоть один солдат. Когда последний покинет меня, я пущу себе пулю в лоб. Я лично защищаю
Большинство немцев между тем думали иначе: Гитлер лично увлекал их в апокалипсис. Политик, заботящийся о здоровье своего народа, о городах и промышленных объектах, давно пошел бы на переговоры, чтобы остановить разрушение; взяв на себя позор, он уберег бы от гибели еще сотни тысяч военных и гражданских.
Гитлер же приказал Шпееру разрушить мосты, автострады и промышленные комплексы: пусть врагу достанется только выжженная земля. Шпеер впервые не послушался его: он хотел, чтобы после разгрома Германия побыстрее подняла голову, и уже строил планы собственного будущего в рейхе без фюрера.
Когда Гитлеру доложили о неутешительных итогах Ялтинской конференции, на которой Черчилль, Рузвельт и Сталин решили, как обойдутся с Германией после ее поражения, он принял новость с таким спокойствием, что у его окружения кровь застыла в жилах.
– Вот видите, я вам говорил.
– Но, мой фюрер, это будет ужасно: страна разделена и демилитаризована, нацистская партия запрещена, промышленность под контролем, выплата репараций и суд над «военными преступниками».
– Об этом я вам всегда и говорил: никаких переговоров, все бесполезно. Надо держаться – держаться, пока мы их не одолеем. Или не погибнем.
– Население требует скорейшего заключения мира.
– Не надо считаться с населением. Оно слабо и бережет себя. Разве я себя берегу? Я буду драться до конца, а когда больше не смогу, пущу себе пулю в лоб. Все просто, не так ли?
Как всегда, тело Гитлера являло собой ходячий симптом: оно отражало состояние Германии. Сгорбленный, сотрясаемый дрожью обострившейся болезни Паркинсона, с вялыми руками, блуждающим взглядом и землистым лицом, фюрер с трудом говорил, пуская слюну из уголков рта. Любое движение причиняло ему жестокие страдания, а воспаленные уши постоянно кровоточили.
– Я буду драться до конца.
Драться он не дрался, но жизнь в таком состоянии была битвой сама по себе.
Жирный, желтый доктор Морелл круглые сутки носился по бункеру, потчуя его своими лекарствами: снотворные, чтобы спать, возбуждающие, чтобы просыпаться, капли для пищеварения, таблетки от поноса, микстуры от запора – ни один орган не функционировал самостоятельно. Напичканная химией, зависимая от нее, телесная оболочка Гитлера стала живой аптекой, поглощая стрихнин и белладонну против кишечных газов, опий для облегчения болей в желудке, кокаин в глазных каплях и амфетамины для борьбы с усталостью. Диетологи старательно готовили блюда, к которым он не притрагивался, боясь отравления, а доктор Морелл был вынужден часами спорить с ним, убеждая, что он не подцепил тех редких инфекций, которых у него еще не было. Из-за боев, в которых люди умирали быстро, Гитлер больше не интересовался «медленными» болезнями, вроде рака или сердечной недостаточности, и искал у себя лишь скоротечные. Его ипохондрия адаптировалась к военному времени.
Он перечитывал биографию Фридриха Великого, портрет которого взял с собой в подземный кабинет, и продолжал думать, что его упорство преодолеет все. Когда ему сообщили о смерти американского президента Рузвельта, он увидел в этом волю Провидения. Рузвельт умер в решающий момент войны, как когда-то русская императрица Елизавета! Это значило, что ситуация должна перемениться.
– Как во время Семилетней войны. [30] Для нас она продлилась всего пять лет. Нам ли жаловаться!
30
После смерти Елизаветы Петровны коалиция противников Фридриха II Великого практически распалась, изменив ход войны. В начале апреля 1945 г. настольной книгой Гитлера в бункере имперской канцелярии была «История Фридриха Великого».
В тот день он несколько часов забавлялся с Волком, щенком, которого принесла Блонди. Светлое будущее вновь замаячило на горизонте.
С наблюдательного пункта, расположенного в зоопарке, сообщили о продвижении русской артиллерии по Берлину.
Настал день, когда Красная армия оказалась в нескольких сотнях метров от бункера.
Гитлер бушевал больше часа.
– Этот тупица Геринг никогда не был мне опорой, морфинист, взяточник, гора жира, только и думает, как бы спасти свою шкуру и свои трофеи! Вы думаете, я не заметил, что он
31
Бернадот Фольке, граф Висборгский (1895–1948) – шведский политический деятель, член королевского дома Швеции. В 1943 г. стал вице-президентом шведского Красного Креста, от имени которого вел переговоры с Германией, в результате которых в марте—апреле 1945 г. были освобождены более 7000 граждан Скандинавских стран, среди них 400 датских евреев и несколько тысяч еврейских женщин из концлагеря Равенсбрюк; большинство их нашли убежище в Швеции.
Внезапно яростный лай смолк. Голос Гитлера сорвался. Ноги его не держали, он не мог даже сидеть. Он рухнул на стол и выдохнул бледными губами:
– Война проиграна.
Доктор Морелл хотел сделать ему укол глюкозы.
Гитлер выпрямился и уставился на него с ужасом:
– Вы хотите накачать меня отравой. Хотите помешать мне уйти достойно. Я прикажу вас расстрелять.
– Но, мой фюрер, это всего лишь глюкоза!
– Расстрелять! Отравитель! Расстрелять на месте!
Доктор Морелл засеменил прочь и укрылся в прачечной, чтобы переждать грозу.
Гитлер с ненавистью посмотрел на свое окружение.
– Я покончу с собой!
– Но мой фюрер…
– Это единственный шанс спасти мою репутацию. Если я покину мировую сцену с позором – значит я зря прожил жизнь. Уйдите! Уйдите все!
Его прошиб озноб: всю свою жизнь он говорил о самоубийстве; в эти последние месяцы даже чаще, чем когда-либо, но всегда веселым тоном – этакий порыв, утверждение жизни, знак доброго здоровья; сегодня он впервые думал об этом всерьез и знал, что сделает это. Все изменилось.
Он встал, заметив, что его шатает, и пошел посмотреться в зеркало в туалетной комнате.
Увиденное его испугало. Из зеркала на него смотрел не он, а тетя Иоганна, сестра матери. Отеки, морщины, мешки под глазами, налитыми кровью, белые нити в безжизненно тусклых волосах – такой была тетя Иоганна, когда он видел ее в последний раз. Это ошибка! Он почувствовал себя усталым и таким же старым, как лицо тети Иоганны в зеркале над умывальником.
Он вернулся в кабинет и тяжело опустился на диван. Привыкнуть. Мне нужно несколько дней, чтобы привыкнуть. Я всегда знал, что умру стоя, но это казалось таким далеким… Он посмотрел на висевший над ним портрет Фридриха Великого, чтобы почерпнуть у него мужества, но король не ответил на его взгляд. Жертва будет прекрасна. Как бы то ни было, русские не должны взять меня живым, иначе… Да, суд, с них станется судить меня. Как военного преступника. Есть над чем посмеяться. Все эти евреи, большевики, англичане, американцы развязали преступную войну, а меня – меня! – назовут «военным преступником». Мир наизнанку. Бежать из этого мира, который сошел с ума. И они меня расстреляют. Меня, Адольфа Гитлера, поставит к стенке банда убийц-коммунистов – никогда! Конечно, я мог бы продержаться еще несколько дней в Баварии. Но зачем? Гитлер, диктатор без власти, скрывается в Альпах? Картина вторая? Нет, я не стану прятаться в Берхтесгадене. Они быстро меня найдут. Несколько лишних дней жизни, но я потеряю лицо. Нет, я умру здесь. В сердце Третьего рейха. Преданный и осажденный. Но с достоинством. Какой возвышенный пример для будущих поколений! Гитлер – герой. Гитлер – несдавшийся. Через пять лет Европа будет большевистской, нацизм останется легендой, а я стану мифом. Как Сократ, как Иисус. Зигфрид. Риенци. Отсылка к Вагнеру явилась вовремя – его охватил восторг. Риенци, отважный римлянин, преданный неблагодарным народом, сгорающий в объятом пламенем Капитолии. Спасибо, Вагнер. Спасибо, Провидение, за то, что послало мне, еще юному, прообраз моей судьбы. Риенци. Да. Риенци.