Другая Вера
Шрифт:
Евгеша умоляла бандитов не забирать любимую игрушку.
И именно в эту минуту к ней подошел неказистый, мелкий и кривоногий урод и, скинув ее с дивана, пнул в живот грязным, скособоченным, огромным ботинком. Но этого ублюдку показалось мало – оглядевшись вокруг, он схватил табуретку с металлическими ногами и несколько раз, с размахом, опустил ее на Евгешины ноги.
Боясь, что сын испугается, засунув в рот кулак, Евгеша сдержала крик и стон.
Смотрела только на сына – не дай бог, что-нибудь сделают с
– Гуссейнов он, – выкрикнула она, – ваш он, не армянин! Ребенка не трогайте, гады!
Ребенка действительно оставили в покое, и на этом спасибо.
А спустя два часа, когда погром в их дворе закончился, в открытую дверь Гуссейновых тихо вползла соседка Ирада-ханум, инвалидка семидесяти лет. Жила она с сыном, тоже нефтяником, хорошим парнем по имени Аббасс. Кое-как умыла плачущего малыша, напоила его айраном с лепешкой и, укрыв одеялом, под колыбельную попыталась его укачать. Измученный и обессиленный, мальчик тут же уснул, но с той поры спал тревожно, громко стеная во сне. И с этого же дня стал заикаться.
Ирада-ханум вызвала «Скорую». Приехала она лишь под утро, замученные медики объяснили, что вызовов море, резня по всему городу, куча раненых и много убитых. Евгеше промыли раны на ногах, наложили повязку и укололи антибиотиком и обезболивающим. И наказали завтра же обратиться в больницу, необходимо сделать рентген и получить лечение.
Растерянная Ирада-ханум предложила Гуссейновым ночевать в их квартире.
Евгеша отказалась и стала собирать вещи – то, что не унесли с собой эти выродки. Молча бросала в чемодан остатки одежды и обуви, вытащила альбом с семейными фотографиями – мама, папа, дедушка с бабушкой, сестры и братья, двоюродные и троюродные. Родных у Евгеши не было. Двоюродные и троюродные жили кто где – и в Ереване, и в Карабахе, и в Туле. И даже в Москве.
Она покормила сына остатками вчерашнего обеда и села на диван, не отрывая глаз от настенных часов, дешевеньких, пластиковых, оттого и не унесенных бандитами.
Вечером должен был вернуться с вахты муж.
В девять ноль-ноль дверь открылась и на пороге возник хозяин дома, Акрам Алекберович Гуссейнов. Увидев жену, он застыл и не смог сдвинуться с места. А когда немного пришел в себя, припал к ее ногам и разрыдался. Громко плакал Акрам Гуссейнов, не плакал – выл, как собака. Проклинал Аллаха и грозил ему кулаком. Просил прощения за свой народ и за всю эту мерзость.
– Это не твой народ, – глядя в стену, тихо сказала Евгеша, – это вообще не народ. И извиняться тебе не за что. Акрам, – она посмотрела мужу в глаза, – я уезжаю. Вернее – мы с Тофиком уезжаем. И я очень прошу тебя мне в этом помочь!
– Куда? – прохрипел муж.
– Пока не решила. Скорее всего, в Тулу к Рузанне или в Москву к кузену Амаяку.
– Нужна ты им, – отозвался муж и решительно добавил: – Решила – езжай. Только Тофика я тебе
Евгеше показалось, что она ослышалась:
– Сына? Ты не отдашь мне моего сына?
Муж встал с колен, тщательно и неспешно отряхнул брюки.
– Моего, между прочим, тоже!
Никакие уговоры, никакие слезы не помогли – Евгеша понимала, что без мужа, без его помощи, из города ей не выбраться. А если решит бежать с ребенком, неизвестно, чем кончится дело. В аэропорту были страшные беспорядки. Рисковать сыном она не решилась.
Утром Гуссейнов отвез ребенка в аул к дальней родне. Уверил Евгешу, что там спокойно и тихо.
– Конечно, – горько усмехнулась она. – Ведь там нет армян.
Решила так – устроится в России и заберет сына. Да и на первых порах ей, скорее всего, будет так трудно, что это даже хорошо, что она будет одна – кто возьмет ее на работу с маленьким ребенком? Так успокаивала себя несчастная женщина.
Муж исполнил все четко – договорился с милицией в аэропорту, достал билет и посадил Евгешу в самолет.
– Пока, – пряча глаза, проговорил он. – Ну должен же этот мрак скоро закончиться!
Она не ответила. Была тогда как замороженная, почти ни на что не реагировала, ничего вокруг не видела и, кажется, уже ничего не боялась.
Только нога очень болела. Очень.
В Москве все было сложно. Брат принял ее, но радости не проявил. Намекал, что надо бы на работу, иначе совсем свихнется. А у Евгеши не было сил подняться и заняться делами. Так и сидела целыми днями, глядя в стену с обоями в голубых мертвяцких розах.
Жена брата смотрела на нее с удивлением. Ну а потом добавилось и раздражение.
Как-то Евгеша услышала их разговор. Начала, конечно, золовка:
– И долго она так будет сидеть? Ладно, нога. Но ведь по дому-то может помочь! Сготовить чего-нибудь. Повариха же! Я тоже устаю. Ты знаешь, что у меня на работе!
На следующий день Евгеша оделась и пошла на улицу. В киоске купила газету с объявлениями о работе. Нашла. Требовался повар с опытом работы, чистоплотный и приятный внешне.
Евгеша посмотрела на себя в зеркало – приятная ли она внешне? Да нет, вряд ли. От ее приятности и следа не осталось.
Дохромала до парикмахерской, закрасила седину, привела в порядок ногти и брови и на следующий день поехала на собеседование.
Так началась ее новая жизнь в чужом доме – на кухне, с кастрюлями и сковородками.
Евгеша сменила несколько семей, пока попала к Стрельцовым.
Разные ей встречались люди – и хорошие, и плохие. Щедрые и скупые, пересчитывающие каждую луковицу и кусок сыра.
Но, по правде, ей было на все наплевать. Она честно делала свое дело, тщательно убирала кухню, чтобы ни соринки, ни пылинки, скребла кухонные доски, до исступления терла ножи, а потом уходила к себе.