Другие барабаны

Элтанг Лена

Двадцать лет назад у меня тоже был такой свитер, только не с оленями, а с полярным медведем, он достался мне от бабушкиной подруги Ядвиги, которая появлялась у нас по воскресеньям после мессы и всегда приносила слипшиеся сладости в бумажном кульке. На левом глазу у пани Ядвиги была черная повязка, хотя, по словам бабушки, глаз у нее был на месте, просто не видел. Однажды мне приснился ее спрятанный глаз, он был светлее и ярче зрячего и во сне бегал от меня по двору на четырех ногах, будто шальная дворняжка.

Я отдал свитер Лютасу, были рождественские дни, и другого подарка у меня все равно не было. Через два

часа я нашел у двери Лютасов боевой велосипед, давно ставший предметом моей зависти, несмотря на увечье: тормозов у него не было, так что остановиться можно было, только загребая ногой по земле. На руле болтался бантик из проволоки, я понял, что это ответный подарок, запрыгнул на него и поехал, виляя, по улице Соду, прочерченной ледяными дорожками. Непривычная щедрость друга томила меня до полудня, пока я не узнал, что его отчим, жестянщик, разорился к празднику на новый «Аист» — красный, с изогнутой рамой, минского завода. Что может сравниться с ездой на красном велике по пустому заснеженному городу?

В Лиссабоне я первым делом завел себе велосипед, но через пару месяцев уступил его Байше для поездок на рынок и к сестре, живущей в северной части города, прямо за госпиталем Святой Марии. По этому городу нужно ходить пешком, это так же ясно, как то, что в каждом патио должно быть ведро для дождевой воды, у консьержки можно купить утреннюю газету за полцены, а на заднем дворе овощной лавки хозяин выложит перезрелые манго для тех, кто сидит на мели.

— Итак, — в голосе Пруэнсы мне послышалось сожаление, — вы подпишете свои новые показания, а к завтрашнему дню предоставите следствию украденные предметы. Подписи поставьте на каждом листке в его нижней части.

— Один предмет, — поправил я, расписываясь. — Теперь я должен увидеться с адвокатом.

— Это лишнее. Что вам нужно, так это сообщить сержанту, где можно найти то, что вы хотите нам показать, — он по-прежнему стоял ко мне спиной, приподняв плечи, и смотрел в окно.

В коридоре раздался звук, похожий на щелканье деревянных колец, когда отдергивают портьеру, и мы оба повернули головы к двери. Дверь открылась, и в кабинет вошла женщина с вешалкой для одежды в одной руке и меховым пальто в другой. На голове у нее был высокий кожаный колпак, нечто подобное в Персии надевали на голову ручного гепарда, я на одной старой гравюре видел.

— У вас нет места, где я могу положить свое пальто и шляпу, — сказала она вскочившему со стула Пруэнсе, — все такое грязное и неприятное. Здесь вообще кто-нибудь убирает?

Неужели это жена следователя, подумал я, разглядывая злое скуластое лицо. Гепардам за хорошую охоту давали сливочное масло, а чем нищий Пруэнса кормит эту хищницу?

— Садитесь, сеньора, — следователь уступил ей свой стул, а сам прислонился к стене, сложив руки на груди. Вид у него был ошарашенный, но при этом почтительный, так что я стал склоняться к мысли, что дама не его жена, а жена начальника тюрьмы или шефа полиции.

— Я хотела посмотреть на него, я проиграла сорок тысяч, вышла из игры и думаю, что имею право посмотреть на него. Слушай, ленивый засранец, ты долго собираешься тут торчать? — она вытянула палец в мою сторону.

— Вы ошибаетесь, — вкрадчиво сказал следователь. — Вам не следовало сюда приходить. Мне жаль, что вы проигрались в покер, но такова уж эта игра, а здесь у нас не игра,

здесь у нас работа.

— Покер? — она сняла гепардовый колпак и принялась вертеть его в руках. — Да вы шутите, офицер. Я хотела сделать еще одну ставку, но мне не разрешили, это несправедливо. Подумать только, сорок девять дней!

— Сочувствую. И все же вам лучше уйти. — Пруэнса открыл дверь кабинета и повелительно кивнул охраннику. — Вас проводят в нужный вам кабинет.

— Сеньора не туда попала, — сказал он мне, когда дама вышла, оставив в кабинете облачко жасминовой пыльцы. — Ей нужно к другому следователю, по поводу игорного притона.

— Да? — Меня удивило то, что он снизошел до объяснений.

— Но ведь вам приятно было ее увидеть, Кайрис? Думаю, вы не отказались бы заглянуть за этот лисий воротник, вы ведь наверняка скучаете по женщинам.

Скучаю ли я? Мне нечего было ему ответить. Женщины в моей жизни делятся на три категории:

тетка,

все остальные женщины,

шлюхи.

Выйди я сейчас на свободу, пошел бы прямо домой и первым делом выспался в чистой постели, а если бы там оказалась женщина, я бы выгнал ее на улицу, уж это точно. А если бы меня спросили, чего мне хочется прямо сейчас, я попросил бы диск с караяновским «Der Junge Siegfried», а к нему маленький Vinyl Killer со встроенными колонками.

— Вот, — я вынул из-за пазухи перчатку с тавромахией. — Получите. Это украденная в галерее вещь, я взял ее из витрины в тот самый вечер, когда был убит сеньор Рауба. Полагаю, вы можете установить это по времени, когда сработала сигнализация.

Следователь взял перчатку двумя пальцами, как будто там сидел скорпион или двухвостка.

— Как вы пронесли это в тюрьму?

— Это неважно. Теперь, когда у меня есть алиби, я требую повторной встречи с Ласло Тотом.

— Во-первых, я еще не принял вашего алиби, — Пруэнса все еще выглядел сердитым, приход посетительницы притона выбил его из колеи. — Во-вторых, с Тотом работает другой следователь. Это не слишком торопливый, но грамотный следователь.

— В таком случае я хочу встретиться с вдовой Раубы. Она тоже замешана в этом деле, — сказав это, я вдруг понял, что на самом деле встречаться с Габией не хочу. Замешана? Да не сама ли прекрасная кукольница убила своего мужа? Что я вообще о ней знаю?

Ты бы глазам не поверила, если бы увидела, что моя память, эта плавильня, эта пещь огненная, сделала с тремя женщинами, которых я в нее зашвырнул — прямо как царь вавилонский трех иудейских отроков. Они спеклись в одну женщину, будто три оловянные ложки в слиток!

Каждый раз, пытаясь нащупать тебя в памяти, я натыкаюсь на крепкую руку Габии, пахнущую терпентином, а думая о Габии, вижу ее больной и остриженной, будто Манон в последнем акте оперы — на заставе, по дороге в Гавр, шепчущей Non voglio morire. Думая о Зое, я представляю себе ее ноги мускулистыми и гладкими, как твои, и приписываю ей твою привычку спать, закрывая голову ладонями, будто зимующая травяная лягушка. Выходит, что на деле у меня была одна женщина, да и той толком не было, из вас троих я обладал только Габией, и за это готов искусать себе локти до самых запястий, и это еще не все (знаю, что такого нельзя произносить, но мне уже все равно), иногда мне кажется, что вы — все трое — умерли.