Другие цвета
Шрифт:
Когда я писал книгу, я часто ездил по стамбульским пригородам; особенно часто по маленьким городкам на побережье Мраморного моря, где происходит действие «Дома тишины». Все турецкие города обычно развиваются от большой деревни до провинциального города, и в этом смысле Стамбул тоже напоминает большую деревню. В наше время образ турецкого провинциального города уже не складывается из «градоначальника, главы земельного управления, нескольких именитых граждан, одного помещика, учителя-кемалиста и имама», о которых писал в свое время Решат Нури Гюнтекин; теперь облик провинциального анатолийского города невозможно себе представить без магазинов бытовой техники «Арчелик» и «Айгаз», без киоска «Спортлото», принимающего ставки, без пластмассовых рекламных стендов и одинаковых телевизоров в каждом кафе, без аптеки, кондитерской, почты и убогой больницы, у двери которой постоянно стоит очередь… Пусть это звучит несколько претенциозно, но мне хотелось
На самом деле каждый из нас хотя бы раз в жизни оказывался на корпоративном собрании. Обычно такие собрания устраивают в пятизвездочных отелях. Когда вы заходите в такой отель, вы видите группы мужчин, которые, держа руки в карманах, поглядывают на туристов вокруг; по глазам этих мужчин видно, что они ищут развлечений и, несмотря на ранний час утра, уже успели выпить; а еще они почему-то ведут себя как дети и становятся похожи на застенчивых подростков, впервые попавших в армию. Так выглядят торговые представители крупных коммерческих сетей, приехавшие на съезд своей фирмы. Они видят друг друга, знакомятся, волнуясь при этом как дети; во время семинара их, как правило, обязательно обучают работать с новой продукцией фирмы, и в атмосфере столь привычной в нашей стране мужской дружбы они учатся чувству братства. Как правило, на такие собрания приезжают без жен.
На подобных собраниях компании стремятся познакомить своих торговых представителей с новыми программами продвижения товаров и с новыми рекламными символами. В холле отеля фирма обычно выстраивает памятник из своей продукции — башню из телевизоров, если, скажем, это фирма производит телевизоры, или крепость из коробок с лекарствами, если она производит лекарства. Как и в любых тайных организациях, здесь очень важно создать у присутствующих дух единения, и поэтому все торговые представители обычно получают в подарок брелки, блокноты, конверты, зажигалки и другие подарки с логотипами и фирменным стилем фирмы, что прививает присутствующим, таким образом, чувство коллективизма.
Карамельки «Новая жизнь», о которых говорится в книге, существовали на самом деле. Их выпускали, когда я был маленьким. В те времена были и другие фирмы, выпускавшие похожие конфеты. Но эти карамельки — одна из самых моих любимых деталей в этой книге, поскольку так называлась еще и поэма Данте, легкое веяние которой ощущается и на моих страницах. «Новая жизнь» — это и карамельки, весьма популярные в Турции 50-х годов, и произведение Данте…
Ночью, пока вы ненадолго заснули, ваш автобус заезжает в маленький город. Фонари города тусклые, дома вокруг — ветхие. На улицах никого нет. Но из высокого автобуса нам видно, что занавески на одном окне раздвинуты. Может быть, как раз в этот момент автобус останавливается на светофоре. Прежде мы двигались, а теперь вдруг благодаря этим раздвинутым шторам оказываемся в доме на окраинной улице незнакомого города, рядом с людьми в пижамах, которые курят, читают газеты или смотрят последние новости, прежде чем выключить телевизор. Каждый, кто когда-либо ездил по Турции на ночном автобусе, переживал подобные ситуации. Иногда мы с этими людьми даже смотрим друг другу в глаза, как будто находимся у них дома. Мы едем почти со скоростью 100 км/ч лишь за тем, чтобы внезапно остановиться, замереть и оказаться в самом сердце чьей-то размеренной жизни, среди самых личных либо самых незаметных ее деталей. Это одно из неповторимых мгновений, которые дарит нам жизнь, помогая таким волшебным способом увидеть, из каких разных жизней, из каких разных людей создан мир. Похожее чувство мы испытываем, когда открываем дверцу холодильника и с завистью смотрим на баночки и помидоры — ведь они тоже рассказывают нам о другой жизни. Мы сравниваем тех людей с собой. В том или ином роде, но нам интересна их жизнь, и нам хочется жить в ней. Мы мечтаем, что сможем быть похожими на других людей, что сможем стать ими. Увлечение чужой жизнью позволяет нам понять, насколько относительна и неповторима наша собственная жизнь.
Суфизм интересует меня в качестве литературного источника. Я не смог увлечься им как доктриной, дисциплинирующей душу и поступки. Но суфийские труды я считаю литературной сокровищницей. Я вырос в республиканской семье, и когда я сижу у себя за столом, я действую как человек, крайне зависимый от картезианского, западного рационализма. В недрах
Глава 60
ФРАГМЕНТЫ НЕКОТОРЫХ ИНТЕРВЬЮ О РОМАНЕ «МЕНЯ ЗОВУТ КРАСНЫЙ»
Первым внимательным читателем моего романа «Меня зовут красный» была директор Дворца Топкапы, Филиз Чагман. Когда я начал работать над книгой, Филиз-ханым была директором дворцовой библиотеки. Мы долго беседовали с ней, прежде чем я приступил к работе. Именно Филиз-ханым показала мне, что, судя по незаконченным рисункам, художник начинал рисовать лошадь с ног, а это означало, что художники помнили рисунок лошади наизусть. Перед выходом «Меня зовут красный» в один воскресный день мы встретились с Филиз-ханым во Дворце Топкапы и просмотрели всю книгу постранично. Наша работа продолжалась допоздна. На улице стемнело, а дворец-музей опустел… Мы вышли во двор Гарема. Повсюду было совершенно пусто, темно и страшно. Осенние листья, ветер, холод… На стенах сокровищницы, которую я описал в романе, вытянулись темные тени. Мы долгое время стояли и смотрели на них в тишине… У нас в руках были страницы неопубликованной книги. «Меня зовут красный» стоило написать хотя бы ради этого темного промозглого воскресного вечера во дворце…
До того, как я задумал этот роман, я не очень хорошо разбирался в исламской миниатюре. Мне казалось, требуется огромное терпение, чтобы различать эти рисунки по периодам, разбираться в их стилях, и что это невозможно без любви. А полюбить эти рисунки было изначально очень трудно. Особенно хорошо иранские миниатюры были представлены в отделе исламского искусства Метрополитен-музея в Нью-Йорке; рисунки на страницах можно было рассмотреть с близкого расстояния и с лупой; и в начале 90-х годов я часто ходил туда и подолгу рассматривал миниатюры. Некоторые из них казались мне скучными, в некоторых было нечто забавное, некоторые невозможно было понять без усилий, а другие я научился любить, когда часами разглядывал их. Я понял, что необходимо приложить усилие, чтобы понять и оценить их. Сначала это слегка напоминало чтение книги на незнакомом языке с плохим словарем; не получаешь никакого удовольствия, проходят часы, и ничего не меняется. Самое обидное, что кто-то умеет это делать, кто-то разобрался с этой задачей — ты им завидуешь и думаешь, что никогда не достигнешь таких высот и не получишь такого удовольствия. Но с другой стороны, есть чем гордиться; сначала никак не можешь понять, как подойти к этим странным и внешне неприятным, трудным, закрытым, похожим друг на друга людям с раскосыми глазами, изображенным на фоне пейзажа без перспективы, как можно заставить себя полюбить людей в такой старомодной и восточной одежде, но потом, заглянув в их лица, посмотрев им в глаза, учишься их любить. И я больше всего горжусь не тем, сколько книг я прочитал за десять лет, а тем, что за столько лет я научился любить их.
Главный герой моей книги — меддах, рассказчик, который каждый вечер приходит в кофейню и, стоя перед рисунком, рассказывает истории. И самое печальное в моей книге — его печальный конец. Мне знакомо то, что чувствует рассказчик — постоянное давление. Это не пиши, то не пиши, если собираешься написать об этом, пиши так-то, мать будет недовольна, отец будет недоволен, издатель будет недоволен, журналистам не понравится, всем не понравится; вам угрожающе машут пальцем — что бы ты ни сделал, все всем недовольны. «Господи, да что же это такое», — думаешь ты, но тут же говоришь себе: «Я напишу нечто такое, что недовольны будут все, но напишу так хорошо, что все поклонятся мне». Когда я пишу романы в таком полузакрытом, полудемократическом и полном запретов обществе, как наше, то мое положение мало чем отличается от положения моего рассказчика; и какими бы ни были строгими политические запреты, на писателя также оказывают давление общественные табу, семейные отношения, религиозные предписания, государство и многое другое. С этой точки зрения исторический роман — это перемена облика.
Одна из главных трудностей, с которыми я сталкивался при написании «Меня зовут красный», — это стиль. Стиль, как я понимаю его сегодня, — это пост-ренессансное изобретение западных искусствоведов XIX века, он призван отражать особенные свойства произведения, позволяющие отличать одного художника от другого. Мне кажется, что драматизированное восприятие неповторимости личного стиля чрезмерно подчеркивает личность художника. Исламские, персидские художники XV–XVI веков знамениты не своим индивидуальным стилем, а стилем, характерным для мастерской того или иного шаха или города, где они работали. Стиль как показатель уникального видения мира или руки отдельного художника — западное изобретение, при этом драматизированное и преувеличенное.