Другие грабли
Шрифт:
— А ко мне обращайся, — сказал Сашка. — Я в том же подъезде живу, только двумя этажами ниже.
По счастью, «ласточка», которую театр военных действий зацепил только краем, почти не пострадала, приобретя только небольшую вмятину на левом переднем крыле. В темноте вмятина была практически незаметна, а под слоем пыли так и вообще станет невидима, а я не из тех людей, кто трясется над каждой царапиной на лакокрасочном покрытии.
Мы с Сашкой погрузились в машину, на прощание помахали Тимуру и его команде и отбыли восвояси. Так же
— Спасибо, Чапай, уважил, — сказал Сашка. — Я с восемьдесят пятого года так не веселился, к хренам.
— Угу, — мрачно сказал я. Лицо болело, но это была фигня. А вот то, что я приду в школу с боевым раскрасом, это вообще не фигня. Особенно в свете наших весьма натянутых отношений с Надеждой Анатольевной.
А чем таким веселым Сашка занимался в восемьдесят пятом году, я спрашивать не стал. Не настолько мне это все было интересно.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Сашка. — Я должен был стоять, молчать и ни во что не вмешиваться даже после того, как ты пошел, сказал и, сука, вмешался, и ты был близок к тому, чтобы все разрулить, а я влез и напортачил. Была у тебя такая мысль?
Я промолчал. Если такая мысль у меня и была, то я почти сразу же ее отверг. Дело было не в майоре и его вмешательстве. Возможно, его вмешательство послужило спусковым крючком, после которого все полетело под откос, но даже если бы он стоял ровно и ни во что не лез, как мы и договаривались изначально, «Квакин» нашел бы другой спусковой крючок. И оно бы все равно полетело.
Потому что когда есть такой роскошный откос, вопрос полета под него — это просто вопрос времени.
— Вы бы не договорились, — продолжал Сашка. — Поверь, я этот контингент знаю, они беспредельщики и понимают только язык силы, и пребывали в заблуждении, что сила на их стороне. А я вижу свою просветительскую миссию в том, чтобы развеивать подобные заблуждения к хренам.
— Я знаю, — сказал я. — В смысле, не про твою просветительскую миссию, а про то, что мы бы не договорились.
— Ну а чо такой, сука, мрачный тогда?
Я объяснил ему ситуацию с фингалом, завучем и первым сентября.
— Да, незадача, — сказал Сашка. — Слушай, а давай ко мне заедем. В постоянное место проживания, так сказать. Я своих на дачу отправил, но, может, у жены тональник какой-нибудь завалялся.
— У тебя ж там, вроде, ремонт, — сказал я.
— Точно, — оживился он. — Там и побелка должна быть…
— Очень смешно, — оценил я.
— Нет, серьезно, — сказал он. — Думаешь, я сам тональником не пользовался, когда на работе надо было свежесть рожи продемонстрировать? Давай, поехали, Чапай.
— А куда ехать-то? — спросил я.
— Да тут недалеко, — сказал Сашка. — В Москву.
В принципе, время было еще детское, спать мне не хотелось, дома меня никто не ждал, и я знал, что как только останусь один, в голову полезут мрачные мысли. Типа, не тварь ли я дрожащая и имею ли право руки и ноги своим ближним ломать и лица им подрихтовывать. Раньше я, ясное дело, о подобном не задумывался, но вот с возрастом начало накатывать.
—
— Только останови ненадолго, я дождевик сниму, — сказал Сашка. — А то что-то я потеть под ним начал.
Я свернул на обочину и остановился, Сашка вылез из машины, разоблачился, кинул скомканный дождевик и боевую скалку в багажник, где уже лежала Клавдия, и полез на место, и выглядел он при этом полным увальнем, совсем не напоминая того боевого медведя, что крушил врагов еще полчаса назад.
Наконец он взгромоздился на пассажирское сиденье и принялся крутить ручку, чтобы открыть окно.
— Люблю с ветерком, знаешь ли.
— Угу, — сказал я.
— А знаешь, на иномарках есть такие кнопочки специальные. Ты ее жмешь и стекло опускается, и ничего крутить не надо.
— Слышал, — сказал я.
— Живут же люди, — сказал он. — Когда уже на наших тачках такое появится?
Очередное пожатие плечами.
Я знал, что они появятся, но не помнил, в каком году. И то не на всех машинах, и только в качестве дополнительной опции. Ну, типа, комплектация люкс, с пластиковыми накладками и электрическими стеклоподъемниками. И вариант «лакшери», когда кнопки не заедают и не выпадают при нажатии.
Мы выехали из города и вырулили на трассу. Это раньше Москва начиналась в том же месте, где кончались Люберцы, здесь и сейчас их все-таки разделяло некоторое расстояние.
— Езжай прямо, — сказал Сашка. — Я скажу, где повернуть.
Дорога была относительно ровная и совершенно в это время свободная, камер через каждые двести пятьдесят метров натыкать еще не успели, так что я притопил педаль газа в пол, обнаружив, что я успел соскучиться вот по этому ощущению. Мотор, конечно, был карбюраторный, клапанов восемь, а не шестнадцать, но ехала машинка все-таки неплохо.
Сашка выставил руку в окно, загребая воздушный поток в салон, его борода колыхалась от ветра.
— Люблю такое, — сказал он. — Чапай, а на мотоцикле ты не пробовал?
— Как-то не сложилось.
— Зря, — сказал он. — Вот где ощущение полета, к хренам. И железа вокруг поменьше, нет ощущения, что тебя в консервную банку засунули. Я бы «харлей» хотел себе купить, такой знаешь, весь хромированный, я в кино видел. Только где ж его достать-то, особенно на зарплату честного мента?
Я сочувственно хмыкнул.
— Знаешь, Чапай, все-таки разлагающе на нас эти фильмы действуют, — сказал он. — Я вот раньше катался на «юпитере», и, сука, горя не знал. А теперь мне хочется оседлать «харлей», весь такой хромированный, и укатить куда-нибудь по хайвею в аризонский закат. Ну, или хотя бы до Пензы какой-нибудь, хоть я там и не знаю никого. И балбес мой тоже «харлей» хочет.
— Балбес?
— Дубина семнадцатилетняя, — пояснил Сашка с отцовской гордостью в голосе. — Весь в меня, только борода пока толком не растет, клочьями какими-то, да и пиво пить я ему запрещаю. При мне, по крайней мере, чего он там со своими корешами пьет, мне неведомо, но запах-то я иногда чую… Весь, сука, в меня, даже в школу милиции в этом году поступил, так что у него свое первое сентября намечается. Виталиком зовут.