Другие песни. Повесть

Тимофеев Николай Александрович

– Ваше начальство уже получило задание провести косметический ремонт здания, подправить забор, ворота, калитку, подкрасить кое-где, короче говоря, навести порядок ко дню торжественного открытия мемориальной доски, ожидается проведение небольшого митинга и выступление на нём первого, он у нас член бюро обкома, так что сами понимаете. С доской занимаются специалисты, ваша роль пока - проконтролировать качество ремонтных работ и проследить, чтобы ваши сотрудники были на митинге, у вас их, кстати, немного, поэтому народ и представителей прессы мы вам обеспечим.
– Как и раньше неожиданно положил трубку, видимо, у него была такая привычка.

Надо ли говорить, как волновался Василий Васильевич, хотя собственное его начальство к нему резко подобрело, но он замечал и косые взгляды. Время шло, дела продвигались, дважды приезжал секретарь райкома по идеологии, чтобы лично осмотреть, дать руководящие указания... и всё такое прочее. И вот настал день, когда народ в виде, главным образом, школьников, собрался на митинг. Ждали первого, он подъехал на новенькой малиновой "Волге" и митинг начался. Первый выступал по бумажке, которую ему заготовил инструктор, стоящий рядом с ним на сколоченной из досок трибуне, обтянутой красной материей. Фразы были стандартными, заимствованные из передовиц газеты "Правда", поэтому, чтобы несколько оживить, видимо, свое выступление, первый позволял себе иногда шутки и отступления от бумажки, но обычно предупреждал: "это не для печати". И два последних его отступления были для Василия Васильевича судьбоносными. В бумажке было написано, что работу эту начал инженер Куликов, первый от себя добавил: "Коммунист Куликов!" Когда инструктор возразил тихо: "Куликов беспартийный", то первый сказал громко, чтобы все слышали: "Надо принять его, о чём разговор?
– мы должны вовлекать активных людей в партию! Это не для печати". И второе отступление прозвучало в самом конце речи,

когда первый, уже закончив выступление, как бы между прочим в задумчивости добавил: "Сегодня мы вспоминаем, товарищи, по сути об истоках советской власти в городе Шумнове. Чем дальше от нас это время, тем оно больше, я считаю, заслуживает нашей памяти и... благодарности. Доска - это хорошо, но надо подумать, о чём-нибудь посолиднее, может быть, о памятнике. Конечно, это не для печати". Сказал просто так, сам не придавая значения своим словам, но Василий Васильевич воспринял это как важнейшую для себя следующую задачу. Первый после своего выступления сразу уехал, митинг продолжался под руководством секретаря райкома партии по идеологии: долго выступал он сам, потом секретарь райкома комсомола, директор школы, учительница истории и кто-то ещё, а в самом конце дали слово Василию Васильевичу, который сказал: "Я очень рад, товарищи, что мы открыли сегодня мемориальную доску, я очень волнуюсь... пусть все знают, в каком знаменитом здании мы работаем! Спасибо всем!" В органе районного комитета партии и районного совета депутатов трудящихся газете "Шумновский рабочий" был опубликован обширный отчёт об этом событии, в том числе выступление первого, слово в слово по бумажке, переданной в редакцию, и фотографии, на одной из которых Василий Васильевич узнал самого себя и Любочку недалеко от себя, несколько экземпляров этой газеты были помещены в красную папку с завязками. Конечно, в последующие дни все разговоры в Шумнове были о мемориальной доске, о знаменитом здании и событиях, которым здание было свидетелем. Приходили обыватели, кто сам случайно прочитал в газете, кто услышал от знакомых, - хотели взглянуть на мемориальную доску и на необыкновенный дом, после осмотра одни разочарованно качали головами, другие беззвучно шевелили губами и быстро уходили. Во время этих событий Любочка Павлова одарила Василия Васильевича, он это заметил, двумя-тремя задумчивыми взглядами, что было, конечно, очень лестно, и стала называть по имени и отчеству, это было уж совсем непривычно, но бесспорно повышало значительность его в собственных глазах. А после октябрьских праздников сильно похолодало и выпал снег, всё стало как-то стремительно забываться, только доска напоминала о прошедшем недавно мероприятии, да и на неё скоро перестали обращать внимание; и только Василий Васильевич продолжал думать о памятнике, о котором сказал первый "не для печати". Василий Васильевич чувствовал, что будь слова о памятнике в газете, всё бы осуществилось. Что должно было осуществиться, он не знал. Не имея никаких талантов скульптора или архитектора, Василий Васильевич упрямо думал о памятнике, который он обязан был воздвигнуть. Он говорил об этом дома с женой и тёщей, но они его отказывались понимать: его приняли в кандидаты, повысили оклад, была хорошая перспектива роста раз он стал коммунистом, что ещё ему надо и, главное, зачем и кому нужен какой-то памятник? На эти вопросы Василий Васильевич сам толком не мог ответить, но мысли о памятнике не оставляли его. Конечно, в глубине души ему хотелось ещё сильнее удивить Любочку, поразить её, заставить её пожалеть, что она когда-то выбрала другого, его оскорблённая гордость требовала этого, - нужен был подвиг. Василий Васильевич видел такой подвиг в памятнике, поэтому его надо было совершить во чтобы то ни стало. Он где-то слышал или читал, как поступают люди, когда хотят воздвигнуть памятник: вначале проводится конкурс на проект памятника, но для этого нужны деньги и немалые, ещё больше денег потребуется на реализацию проекта, т.е. на изготовление и возведение памятника. Где взять деньги? Собирать с предприятий - нереально, никто этим заниматься не будет, да и нет у них таких денег. Василий Васильевич чувствовал, что памятник не должен быть очень простым, вроде вкопанного вертикально рельса, но и не слишком сложным, чтобы его могли воздвигнуть Шумновские предприятия под руководством и давлением райкома, пример был, когда недалеко за городом таким путём был построен огромный пруд для отдыха трудящихся: овраг перегородили плотиной, используя технику гражданскую и военную, расположенной на территории района сапёрной части. Встречая непонимание в семье, Василий Васильевич тем более не делился своими мыслями с посторонними. Исключением был Витя Мохнанов, с которым он дважды о памятнике беседовал, но и Витя его не понял.

– Ты чудак, Вася, то Любочку не можешь выбросить из головы, то теперь памятник... зачем он тебе сдался?..
– раздражённо, что было для него не характерно, закончил тогда Витя их разговор, и больше о памятнике они не вспоминали при встречах.

Так прошло два года, в течение которых заболела и умерла тёща, мысли о памятнике естественным образом вроде бы стали реже посещать Василия Васильевича, но они не оставили его совсем. Временами он надолго мог погрузиться в задумчивость, почти не замечал окружающих и делал всё как-то механически. Именно таким его однажды увидал на улице Витя и вернул его в реальность своим вопросом.

– Неужели всё о памятнике думаешь?
– спросил он после приветствия с обычной своей хитроватой улыбкой.

– Думаю, - признался Василий Васильевич.

– Да...
– продолжил Витя, - придётся тебя выручать по старой дружбе, спятить ведь можешь, такие случаи бывали. У меня, Вася, есть привычка обдумывать на досуге иногда даже абсурдные вещи, и вот что я надумал про твой памятник. Тебе надо напротив вашего здания, там места хватит, сделать участок пути метров пятьдесят, на насыпи, всё как полагается, и поместить на путь старый паровоз и пару вагонов, этого добра можно ещё найти в наших депо, всё почистить, покрасить, чтобы было как в музее. Железная дорога - это символ прогресса, движения вперёд и так далее, это будет лучшим памятником революционным событиям и тем более Управлению дороги. Будет и грандиозно и в наших условиях реально можно сделать. Я тебе дарю эту идею на том условии, что нигде и никогда ты не будешь упоминать меня: всё это ты придумал сам, Вася, договорились?

– Конечно, договорились! Спасибо, Витя, у тебя голова как дом советов, - радостно согласился Василий Васильевич.

После этой встречи мысли Василия Васильевича обрели реальные очертания. Предварительно подумав, он сделал практический шаг: договорился о встрече с Анатолием Сергеевичем, который за минувшее время из инструкторов вырос в заведующего отделом райкома, встретился с ним в его кабинете. Реакция Анатолия Сергеевича на предложения Василия Васильевича была аналогична той, которая была у жены и покойной тёщи - полное непонимание. Он сказал, что не помнит, чтобы первый говорил о памятнике, и мало ли что он мог сказать "не для печати", - это у него такой ораторский приём. Короче говоря, встреча закончилась быстро и сухо, Анатолий Сергеевич сказал:

– Вы коммунист, можете записаться на приём к первому, напомнить ему о его словах и рассказать о своём прожекте, я в эти дела вникать не горю желанием, у меня забот хватает.

Перспектива встречи с первым Василия Васильевича не пугала, он теперь, имея конкретную перед собой задачу, всё яснее представлял перед собой и насыпь, и паровоз, и вагоны - достойный памятник великим событиям, рисовал всё это многократно на бумаге; он чувствовал себя как никогда правым и поэтому сильным, совершенно не испытывая никаких волнений, записался на приём. А вот перед самой встречей стал волноваться, последние две ночи плохо спал и снились ему какие-то лошади, что по толкованию Нади означало, что первый будет разговаривать с Василием Васильевичем не искренне, быстрее всего не поддержит, потому что лошади во сне означают ложь. Василий Васильевич репетировал свою беседу с Надей, короче говоря, готовился основательно, подбадривая себя время от времени лозунгом военных лет: "Враг будет разбит, победа будет за нами!" Под врагом Василий Васильевич понимал бюрократию, у которой, по его словам, одна задача - ставить палки в колёса, и у которой нет других интересов кроме карьерных. Наступил назначенный день, Василий Васильевич оделся по-праздничному, Надя его перекрестила, и он отправился с приличным запасом по времени: покружил немного по городу и за десять минут предстал перед Еленой Марковной, секретарём-машинисткой первого. Она сказала, что у первого никого нет и он, наверно, может его принять, пошла доложить, а вернулась со словами: "Проходите, пожалуйста". Василий Васильевич уверенно вошёл, поздоровался и, довольно внятно изложил цель своего визита - сказалась капитальная домашняя подготовка. Первый молчал, он был явно не в настроении: утром жена устроила ему сцену за то, что он так долго сидит в своём кресле, а она, по его милости, свои лучшие годы должна провести в этом, Богом забытом, Шумнове. Можно было подумать, что он сам рад был не в меру длительному пребыванию на своём посту и не ждал повышения. Он знал, что в бюрократической кадровой машине случались иногда "тромбы", когда человека будто забывали, но ведь должны вспомнить, тем более, что за него уже дважды намекали кому нужно. В этом своём положении, он знал по опыту своему и других, надо сидеть тихо, не дёргаться, конечно, не ввязываться в эту авантюру, с которой пришёл этот Куликов; обязательно появятся анонимки в обкоме, которые в последнее время вроде бы запрещено рассматривать,

но по старой привычке, видимо, по каждой из них обязательно беседуют - мало приятного. Наконец, прервав молчание, первый сказал: "Я, товарищ Куликов, не припоминаю, чтобы я призывал воздвигнуть возле вашего дома памятник, доски вполне достаточно, но это сейчас и не важно. Важно следующее: во-первых, это дорогое удовольствие для города Шумного, которое потребует участия ряда предприятий, а они и так планы свои не выполняют - будут оправдываться тем, что мы с вами отвлекали их от плановой работы; во-вторых, ваш дом расположен почти на окраине, на мало оживлённой улице, и на памятник будут смотреть единицы, поэтому воспитательное значение его будет ничтожным, я против - вы меня не убедили, - и добавил по местной связи, - Елена Марковна, пригласите следующего". Конечно, Василий Васильевич вначале сильно расстроился, но одновременно он, в который уже раз, почувствовал неискренность первого, его приверженность к демагогии, за что он его в глубине души не любил: и на этот раз первый думал о чём-то своём, когда формулировал свой отказ, поэтому так резко оборвал беседу, не желая выслушать аргументы Василия Васильевича. И об этом говорил Василий Васильевич дома, за обедом с женой и дочерью. Надежда Ивановна, казалось, ещё сильнее переживала за неудачу мужа, чем он сам, она сказала, не очень уверенная в том, что Василий Васильевич послушается её: "Брось, Вася, сколько тебе говорить? Зачем тебе приключения? Живи спокойно, как все нормальные люди! Он же первый, хозяин!.. Выше крыши не прыгнешь". Лиза, которой шёл восьмой год, и которая видела рисунки отца с домом, паровозом и вагонами, хотела, чтобы папа построил свою железную дорогу, она спросила:

– Что, папа, теперь делать будешь?

Как часто бывало в их семье, за папу ответила мама:

– Дай отцу опомниться, он сам ещё не знает, что будет делать.

И всё-таки, Василий Васильевич ответил дочери:

– Не волнуйся, Лизок, железную дорогу мы построим, люди тысячи километров путёй строят, а нам всего-то пятьдесят метров. Но мама права: пока я не знаю, как её строить, надо подумать.

И он думал, незаметно прошёл год после его похода к первому. По городу поползли слухи, что первого от нас забирают с повышением в соседний обком партии. У Василия Васильевича появилась надежда на нового первого, которой он поделился с Витей Мохнановым. Но Витя уверенно отверг его надежду:

– Напрасно, Вася, ты на него рассчитываешь, он, как это всегда бывает, будет вести себя тихо, пока не укоренится на новом месте, пройдёт, может быть, не один год. И неизвестно, что он за человек...

И Василий Васильевич решился написать секретарю обкома партии по идеологии, этот вариант они с Витей тоже обсуждали. Написал длинное письмо со всеми своими соображениями, особенно упирая на то, что возвести этот памятник можно силами Шумновских предприятий в течение одного, двух месяцев, практически, не потребуется денежных вложений. Написал особо не рассчитывая на удачу, но она улыбнулась Василию Васильевичу. Дело в том, что Макар Степанович Бабенко, так звали секретаря, отличался любвеобильным характером, и в очередной раз его жена поймала на измене, на этот раз у женщины обнаружился ребёнок якобы от Макара Степановича, и мать ребёнка даже посмела претендовать на алименты. Жена была вне себя, побывала у первого, члена ЦК, над Макаром Степановичем нависла опала. Никто в обкоме не знал, как относится к Макару Степановичу: с одной стороны, первый осудил его поведение в очень грубой форме, сотрудники смаковали между собой слова первого как анекдот, но с другой стороны, он оставался при должности и весьма значительной! В это самое время, очень кстати, пришло письмо из Шумного от Василия Васильевича. Макар Степанович сразу сообразил, что этот Куликов, сам того не ведая, пришёл ему на помощь: во-первых, на этом мероприятии можно набрать политических очков и, во-вторых, это самое главное, как-то отвлечь всеобщее внимание от своей личной жизни; дома всё немного утряслось, жена, имея на руках четверых малолетних, в очередной раз, можно сказать, его простила. Не откладывая в долгий ящик, Макар Степанович оформил командировку в Шумнов и провёл там целую неделю. Машина закрутилась. Новый Шумновский первый секретарь тоже подоспел кстати: он, не будучи ещё членом бюро обкома, старался как следует выполнить поручение секретаря обкома, чтобы иметь на будущее влиятельного союзника в его лице; конечно, в Шумнове никто ничего не мог знать об обкомовских интригах. Шумновский первый оказался расторопным организатором, единственным слабым местом его было незнание местных условий, поэтому он постоянно консультировался с Василием Васильевичем, и результат их усилий был всё заметнее и заметнее. Макар Степанович, вернувшись из командировки, организовал приличную по размеру статью в областной газете, чем значительно укрепил свой авторитет, правда, какой-то журналист, направляемый, видимо, недоброжелателями Макара Степановича, через недели три в этой же газете умудрился написать маленькую заметку о том, что знаменитое Шумновское здание, первоначально одноэтажное и бревенчатое, благополучно сгорело дотла в первую пятилетку, а новое брусчатое двухэтажное было построено тогда же воинской частью для своих нужд, а спустя ещё пятилетку оно было передано на баланс Шумновского железнодорожного узла. Макар Степанович вызвал главного редактора и с его помощью заставил журналиста пожалеть о своих изысканиях; к тому же заметка была небольшая, и большинство граждан её и не заметило. Да и какое это имело теперь значение: памятник рос на глазах, и уже было назначено его открытие к очередному празднованию Великой Октябрьской социалистической революции. Всё было готово к сроку, торжество прошло организованно, с речами выступили Макар Степанович, Шумновский первый и другие, в том числе, конечно, Василий Васильевич; к чему детали, важнее отметить, что памятник великим событиям был открыт: настоящий паровоз, чистый и весёлый, правда, с инициалами "ИС", - старше не нашлось, да и выглядел бы он, не в пример, скромнее, и два вагона стояли там, где мечтал их увидеть Василий Васильевич. Он был счастлив, тем более так совпало, что его назначили начальником службы, старого проводили на пенсию: его поздравляли, сама Любочка поцеловала его в щёчку, ему даже показалось, что за последние дни он подрос сантиметра на два, но в сорок лет с лишним - вряд ли. Василий Васильевич не был, как видно из предыдущего, фанатом коммунистической идеи, но считал в то же время, что революция была сделана большевиками правильно: они боролись за справедливость и равноправие людей, и он, маленький человечек, внёс свой вклад в память об этом великом событии. "Может быть, - думал он, - ради этого я родился и жил на этой земле". Об Управлении дороги почти никто не упоминал. Некоторое время Василий Васильевич оказался даже местной знаменитостью: однажды у него брал интервью журналист "Шумновского рабочего", правда, написал какую-то ерунду, и дважды приглашали в студию местного радио, а первый секретарь даже предложил ему работу в райкоме партии в должности инструктора. От работы в райкоме Василий Васильевич уклонился, объяснив первому, что ему лучше быть при памятнике, чтобы содержать его в хорошем состоянии хотя бы первое время; он не мог и не хотел, между нами, отказать себе в удовольствии видеть Любочку почти ежедневно. И первый согласился с тем условием, что их разговор переносится на недалёкое будущее... Пока в силе была партия, памятник, в порядке партийного поручения от райкома, безропотно содержала дорога. Но время не стояло на месте: казалось бы, только недавно Василий Васильевич отмечал пятидесятилетний юбилей, в том же году отдавал замуж Лизу, а вот уже нагрянула перестройка... и гласность и за ними сомнения во всём прошлом. Партия, казалось бы, такая могущественная и монолитная, вдруг развалилась, о революции стали говорить не как о великом событии, а как о государственном перевороте и так далее и тому подобное. От содержания памятника (списанной рухляди) отказались и железная дорога, и городские власти, он стоял облезлый и брошенный. По ночам убывала щебёночная насыпь: несознательные горожане находили щебню другое применение, и паровоз стал клониться в одну сторону, вагоны в другую. Развалилось государство, начались сокращения, Василия Васильевича, несмотря на его желание ещё поработать, проводили на пенсию и памятник совсем остался без присмотра, выглядел угрожающе. И всё-таки у Василия Васильевича была маленькая надежда, что памятник, пусть даже в таком виде, достоит до столетия революции, но он не достоял. Совсем недавно Лиза, которая работала бухгалтером и была замужем за сыном Любочки, сообщила отцу, что исчез один вагон: в пятницу он стоял на рельсах, а в понедельник его уже не стало. Говорили, что это орудует областная акционерная фирма по заготовке металлолома. Прошло ещё недели две и второй вагон, паровоз и рельсы резали на части и грузили уже совершенно открыто средь бела дня. Василий Васильевич ходил, пытался возмущаться и хотел выяснить у рабочих: по какому праву они забирают имущество железной дороги и так далее. Рабочие не хотели с ним разговаривать, один только, похоже бригадир, сказал: "Иди, дед, не мешай! У нас приказ... теперь другие времена - другие песни!"

"Другие песни!
– ворчал вслух Василий Васильевич, возвращаясь домой.
– А прежние песни были зачем? Зачем была революция? Зачем гражданская война? Зачем столько жертв и жестокости?..
– Василий Васильевич был уверен, ответа на эти вопросы не знает никто.
– Есть только один ответ: другие песни!"

14