Другие тени Земли
Шрифт:
— Такую позицию я и должен был занять, — сказал Халдерсен. — Преступление и наказание. Моя вина, моя огромная вина. Я всегда слишком болезненно относился к греху, даже когда грешил сам. Из меня вышел бы отличный ветхозаветный пророк.
— Желаете выслушать дальше, сэр?
— А что там дальше?
— В архиве есть доклад доктора Брайса, озаглавленный: “КОМПЛЕКС ИОВА”. Изучение гипертрофированного чувства вины.
— От этого меня избавь, — сказал Халдерсен. — Можешь идти. Он остался в одиночестве.
“Комплекс Иова? — подумал он. — Не слишком-то подходит, а? Иов не был грешником и все же постоянно подвергался наказанию. Порой проста из-за прихоти Всемогущего. Я бы сказал, что мое с ним отождествление носит несколько поверхностный характер. Тут скорее Каин: “И воззвал Каин к Господу: “Наказание мое больше, чем я могу вынести”. [10]
10
Ветхий Завет. Книга Бытие, гл. 4, ст. 13.
Он завязал пояс купального халата, напился воды и вышел из палаты. Никто его не остановил. Лифт, похоже, не работал, но он отыскал лестницу и спустился по ней, хотя его отвыкшие от движения суставы чуть ли не скрипели. Ему год, если не больше, не приходилось ходить далеко. На первом этаже царил хаос: повсюду сновали возбужденные доктора, санитары, пациенты, роботы. Роботы вовсю старались успокоить людей и вернуть каждого на свое место.
— Разрешите, — решительно и спокойно повторял Халдерсен, прокладывая себе путь. — Разрешите. Разрешите, — он вышел, так никем и не задержанный, через центральный вход. Воздух был свеж, словно молодое вино. Халдерсен чуть не заплакал, когда он защекотал его ноздри. Он был свободен. Искупление забвением. Происшествие в небе Арктики больше не занимало его мысли. Он глядел на него со стороны, словно это случилось с семьей кого-то другого и очень давно. Халдерсен бодро зашагал по Ван Несс, чувствуя, как былая сила возвращается ногам с каждым шагом. Вдруг из двери выскочила безудержно рыдающая молодая женщина и с размаху налетела на него. Он подхватил ее и не дал ей упасть, удивляясь неизвестно откуда взявшейся у него силе. Она задрожала и прижалась к его груди.
— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — спросил он. — Могу я чем-нибудь вам помочь?
Фредди Монсон начал испытывать панику еще в среду, за ужином в “ОНДИНЕ”. Неожиданно его стала раздражать Хелен, обставившаяся цыплятами с трюфелями, и он начал думать о бизнесе. К его изумлению, оказалось, что он не может вспомнить все детали. Так он почувствовал первый испуг.
Все осложнилось еще тем, что Хелен продолжала тараторить про искусство звуковой скульптуры вообще и о Пауле Мюллере в частности. Она проявляла такой интерес, что у Монсона начала зарождаться ревность. Не собирается ли она прыгнуть из его постели к Паулю? Не подумывает ли она о том, чтобы сменить богатого, обаятельного, но совершенно прозаического биржевика на безответственного, безденежного, но необычайно одаренного скульптора? Конечно, Хелен бывала в компании и других мужчин, но Монсон всех их знал и не считал соперниками, они были пустышками, свитой, призванной заполнять те ночи, когда у него не было для нее времени. Пауль Мюллер — совершенно другое дело. Монсону была невыносима мысль, что Хелен может бросить его ради Пауля. Поэтому он мысленно переметнулся на манипуляции прошедшего дня. Он удержал на тысячу долларов привилегированных акций Лунного Транзита из вклада Шеффера, заложив их в качестве дополнительного обеспечения, чтобы покрыть дефицит в собственном долговом обязательстве фирме Комсат, а потом, подоив счет Ховарда на пять тысяч акциями Юго-восточной Энергетической Корпорации, он… или эти акции позаимствованы со счета Брюстера? У Брюстера преимущественно акции предприятий общественного пользования. У Ховарда тоже, но он строит свое благополучие на Среднеатлантической Энергетической и вряд ли имеет отношение к Юго-Восточной. Так или иначе, вложил ли он эти акции в угорихское Оборудование по Обогащению Урана или пустил их в качестве своих маклеров в Антарктическую Аренду Буровых Машин? Он не мог вспомнить.
Он не мог вспомнить!
Он не мог вспомнить…
Каждое дело лежало на своей полочке в его памяти. Но все детали куда-то
— Тебе хорошо? — спросила Хелен.
— Нет, — ответил он. — Похоже, я что-то подхватил.
— Венерианский вирус. Он всех мучает.
— Да, должно быть, так. Венерианский вирус. Тебе, пожалуй, сегодня лучше оставить меня.
Они прикончили десерт и торопливо вышли из ресторана. Он подбросил Хелен до ее квартиры. Чувствовалось, что она была сильно расстроена, и это обеспокоило его, но совсем не так, как то, что случилось с его головой. Оставшись в одиночестве, он попытался восстановить события сегодняшнего дня, но оказалось, что теперь он не помнит гораздо больше. В ресторане он еще помнил, что за кусок он урвал и откуда, хотя и не твердо знал, что он собирался делать с каждым из них. Теперь он не мог даже припомнить названий акций. На руках у него было на несколько миллионов чужих денег, все подробности он держал в голове, а мозг отказывался ему служить. К тому времени, как позвонил Пауль Мюллер — это было уже за полночь — в нем начало подниматься отчаяние. Он слегка воспрял духом, впрочем, только слегка, узнав, что странные вещи, затронувшие его мозг, поразили Мюллера гораздо сильнее. Мюллер не помнил ничего, происшедшего позднее прошлого октября.
— Ты обанкротился, — вынужден был объяснить ему Монсон. — Ты носился с сумасшедшей идеей учредить центральный пункт обмена произведений искусства, нечто вроде биржи — такое может прийти в голову только художнику. Ты не позволил мне и слова сказать поперек. Потом ты принялся подписывать векселя и условные долговые обязательства, и раньше, чем твоему проекту исполнилось шесть недель, тебе предъявили с полдюжины судебных исков — дело начало выдыхаться.
— Когда все это началось?
— Эта идея обуяла тебя в начале ноября. К рождеству у тебя уже были серьезные неприятности. Ты уже наделал кучу долгов, которые так и оставались непогашенными, и твое имущество пошл; с молотка. В твоей работе наступил странный застой, ты не мог ни чего создать. Ты действительно ничего не помнишь, Пауль?
— Совершенно ничего.
— В феврале наиболее рьяные кредиторы стали обращаться в суд. Они забрали все, кроме мебели, а потом забрали и мебель. Ты обошел всех своих друзей, но они не смогли собрать даже и близкую сумму, потому что ты одалживал тысячи, а должен был сотни тысяч.
— А тебя я насколько расколол?
— На одиннадцать кусков, — ответил Монсон. — Но о них ты не тревожься.
— Я и не тревожусь. Я вообще ни о чем не тревожусь. Ты говорил, у меня был застой? — протянул Мюллер. — Все в прошлом. У меня руки тянутся к работе. Все, что мне нужно, это инструменты… то есть деньги, чтобы купить инструменты.
— Сколько они могут стоить?
— Два с половиной куска, — ответил Мюллер.
Монсон откашлялся:
— Хорошо. Я не могу перевести их на твой счет, потому что тогда они отправятся в карманы кредиторов. Я возьму в банке наличные. Ты возьмешь завтра три куска, и вперед!
— Благослови тебя бог, Фредди, — сказал Мюллер. — Эта амнезия неплохая штука, а? Деньги так заботили меня, что я не мог работать. А теперь я совершенно спокоен. Я все еще в долгах, но меня это ни капельки не волнует. Теперь расскажи, что случилось с моей женой?
— Кэрол все это надоело, и она ушла, — ответил Монсон. — Она с самого начала была против этой идеи. Когда тебя закрутило в жерновах, она вовсю старалась вытащить тебя, но ты все пытался свести концы с концами при помощи новых долгов, и она обратилась в суд за разводом. Когда она стала свободной, на сцене появился Пит Кастин.
— В это труднее всего поверить. Выйти замуж за дилера, за человека, не способного ничего создать… настоящего паразита…
— Они всегда были хорошими друзьями, — перебил Монсон. — Не буду говорить, что любовниками, потому что не знаю, но они всегда были близки. И Пит не так уж и ужасен. Он обладает хорошим вкусом, интеллигентностью, всем, чем может обладать художник, конечно, кроме одаренности. Я думаю, что Кэрол попросту устала от одаренных мужчин.