Другие времена, другая жизнь
Шрифт:
16
В отделе тяжких уголовных преступлений отмечали Люсию [23] в полном соответствии с традицией и — тоже в соответствии с традицией — остаток дня никто толком не работал. За исключением неутомимой Гунсан за компьютером все попрятались по своим кабинетам.
Служебное усердие оставляло желать лучшего и в следственном отделе — нельзя сказать, чтобы работа там кипела. Ярнебринг с утра был бодр, но
23
Люсия — праздник в честь святой Люсии (III в. н. э.), не пожелавшей отказаться от христианской веры и погибшей мученической смертью во времена императора Диоклетиана. В Швеции празднование святой Люсии совпадает с самым темным временем года (13 декабря по старинному юлианскому календарю) и празднуется своего рода крестным ходом во главе с изображающей Люсию девушкой в короне, украшенной горящими свечами.
В помещении отдела оставалась только унылая Хольт. У Нике в садике тоже праздновали Люсию, а она была вынуждена сидеть в конторе. За неимением более интересного занятия она копалась в ящике с записными книжками, фотоальбомами и прочими бумагами Эрикссона.
Если убийца где-то тут и присутствует, то хорошо замаскировался, кисло подумала она, вспомнив слова Ярнебринга. Самое простое было бы просмотреть эти бумаги с кем-то, кто знал Эрикссона, подумала она, и, поскольку следствием руководит Бекстрём, известный педантичным соблюдением полицейского этикета, ей придется ему позвонить.
Бекстрём пробурчал с неудовольствием — его мысли явно были заняты чем-то другим, — что она может заниматься любой чушью, он мешать не станет. Ему, Бекстрёму, уже давно все ясно, но если ей этого недостаточно…
— Не забудь посмотреть энциклопедию на букву «а», — добавил он.
— Зачем? — удивилась Хольт.
— А как же! Анальный Акробат. А также «г», «п», «ф» — гей, гомофил, педераст, фикус. И «в» не забудь — вазелин. И позвони, как что-нибудь найдешь, — веселился Бекстрём.
— Спасибо за совет, — поблагодарила Хольт и положила трубку.
Он ненормальный, решила она.
Веландера не было на месте. Его секретарша сообщила, что он в зарубежной командировке, делает какой-то репортаж, приедет к Рождеству.
Ну вот, разочарованно вздохнула Хольт.
С Тишлером ей повезло больше. Она набрала номер из записной книжки Эрикссона, трубку взял сам Тишлер. Хольт объяснила, в чем дело, и попросила найти время для встречи, хотя она уверена, что господин Тишлер очень занятой человек.
— Прямо сейчас, — сказал Тишлер. — Только дайте мне пять минут — попудрить нос. У вас есть адрес?
Через пять минут она вышла из здания. И опять ей повезло — подвернулась служебная машина, и через десять минут она стояла на пороге его кабинета.
— Пожалуйста, садитесь. — Тишлер показал на старинный стул с подлокотниками, стоявший напротив него у большого письменного стола. Инспектор следственного отдела Анна Хольт — это вы?
— Это я, — призналась Хольт.
Странный мужик, подумала она. Маленький, лысоватый, но очень крепкий, почти квадратный. Глаза внимательные.
— А я Тео. Могу я называть вас Анна?
— Конечно, — слегка улыбнулась Хольт.
Держи, Анна, ушки на макушке, сказала она себе.
— И что я могу для вас сделать, Анна? — спросил Тишлер. — Можете пожелать, чего хотите, потому что я богат как Крез, невероятно талантлив, в высшей степени остроумен, а при необходимости могу быть совершенно очаровательным.
— В таком случае я хотела бы попросить вас помочь мне с этими бумагами. — Она положила на стол картонную коробку с личными вещами Эрикссона.
— Предложение не слишком заманчивое, — вздохнул Тишлер, — но с чего-то надо начинать. Надеюсь, личные записи Челя не повлияют отрицательно на нашу с вами совместную жизнь… Я забыл спросить, может быть, вы хотите что-нибудь выпить? Шампанское, обычное вино… Стакан родниковой воды?
— Позже, — улыбнулась Хольт. По-своему он неотразим, решила она.
— О! — шутливо воскликнул Тишлер. — Позже лучше, чем никогда. Луч надежды рассеивает мрак в моей несчастной и одинокой душе. А что касается записей, — продолжил он серьезно, — это всего лишь навязчивая идея Челя — пересчитывать результаты биржевых операций. За эти годы он показывал мне сотни подобных расчетов, но, если вы просмотрите все его папки, непременно найдете наши счета с абсолютно теми же цифрами… Если не найдете, дайте мне разрешение прокурора, и через пять минут получите распечатку.
— Не надо, спасибо, — поблагодарила Хольт. — Вы подтвердили мою догадку.
— Гармония душ, — влюбленно вздохнул Тишлер, — вот это и называется — гармония душ.
Записная книжка с телефонами тоже не потребовала много времени.
— Вот этот номер в Юртхагене — это его мать, — объяснил Тео. — Хотя она умерла несколько лет назад.
— А вы когда-нибудь ее видели?
— Как-то наткнулся на них с Челем в городе. Они шли к врачу в частную клинику на Уденплане. Ей тогда было за восемьдесят. Она была уже далеко не юной девушкой, когда родился Чель.
— И какое у вас сложилось о ней впечатление?
— Жутковатая старушенция. — Тишлер весело улыбнулся. — Я поговорил с ней минут пять, и этого было вполне достаточно.
— Что вы имеете в виду?
— Можно сказать, она держала своего мальчика не в ежовых рукавицах — в железных тисках. Идеальная иллюстрация доминантной матери. Не нужно быть психологом, и так все ясно. А тиски какие надежные! У него до сих пор в книжке ее телефон, хотя она давно умерла.
— А вам не известно, случайно, кто был отец Эрикссона?
— Нет, — сказал Тишлер, — но мне кажется, что она убила его и съела сразу после соития.
— Вот как, — сказала Хольт.
Когда Тишлер добрался до фотографии «банды четырех», он обрадовался, как школьник. Очаровательно, подумала Хольт, просто очаровательно.
— Это мы: я, Стен и Чель. Дама с косичками — моя прелестная маленькая кузина. Тогда как раз у нее был период Пеппи… А снимок сделан у моих родственников, у них «летний рай» на Вермдё совершенно в духе Августа Стриндберга, особенно по части семейных отношений.