Другие времена

Мин Евгений Миронович

— Ладно, — усмехнулся Погарский, — рассказывай сказки детям,

Спустя час ко мне подошел Пончиков. Левое ухо у него было сплющено, под правым глазом горела желто-сиреневая блямба.

Пончиков вызвал меня в коридор и заговорщицки прошипел:

— Будьте добры, Анатолий Николаевич, скажите, как вам удалось спроворить личный телефончик?

Я объяснил все, как было. Пончиков недоверчиво посмотрел на меня.

— Письмо, — сказал я, — частное письмо.

— Темните, — разозлился Пончиков. — Да вы не бойтесь,

я никому...

— Письмо, — твердил я, — частное письмо.

— Эх ты, пережиток!— охаял меня Пончиков.

Петухов, у которого, в отличие от Пончикова, было сплющено правое ухо, а блямба закрывала левый глаз, не поверил мне и назвал меня «собакой на сене». Ясинский так рассердился, что даже перестал дергаться и отчетливо выговорил:

— Ну и суслик же ты!

Колька Безусый пошел еще дальше и сказал, что таким оголтелым индивидуалистам не место в нашем коллективе.

Вечером я пожаловался Кате на своих сослуживцев.

— Не обращай внимания на этих черных завистников, — утешала меня Катя. — Вовсе ты не обязан открывать каждому свои секреты. Но мне ты можешь сказать, кто тебе устроил телефон?

— Никто, — сказал я. — Ты же сама исправляла ошибки в моем письме.

Катя обиженно посмотрела на меня:

— Конечно, это твое дело, не хочешь — не говори. Но я всегда думала, что у нас нет тайн друг от друга.

Продолжение

Итак, у нас появился индивидуальный телефон. Я был рад, Катя — счастлива, а Витька сказал:

— Ну, теперь порядок!

Прошла неделя. Была весна. Субботний вечер. Катя вязала кофточку из розовой пушистой шерсти, я читал вслух «Старосветских помещиков», Витька, как всегда, отсутствовал.

«Вообще Пульхерия Ивановна была чрезвычайно в духе, когда у них бывали гости», — прочел я.

Раздался звонок в передней. Пришел Погарский. В одной руке он держал ядовито-желтые перчатки, в другой — три цветка гвоздики.

— Привет, тулики-матулики, — подмигнул Погарский. — Я ненадолго разобью ваше парное катание. Прошу, Кетрин! — протянул он Кате цветы.

— Спасибо, Виктор Павлович, — покраснела Катя, — извините, я на минутку... — и ушла на кухню, а Погарский двинулся к телефону.

— Инди-виду-альный, — протянул он, поглаживая трубку аппарата.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Что ты ржешь, мой конь ретивый! — хохотнул Погарский и, сняв трубку, передал ее мне.

— Попросите, пожалуйста, Андрея Львовича, — прозвучал жаждущий женский голос.

— Тут таких нет, — сказал я.

— Сильно остришь! — засмеялся Погарский. — Жаль, что вспугнул курочку. Впрочем, тебе нельзя. «Князья невест не вольны по сердцу выбирать».

Из кухни, неся вазу с гвоздиками, вернулась Катя.

— Виктор Павлович,— улыбнулась она, — почему вы не раздеваетесь?.. Будем ужинать, прошу вас.

—

Спасибо, — изысканно поклонился Погарский. Он умел это проделывать, когда нужно. — Я на минутку, позвонить племяннице по вашему личному. Через мою блокировку не пробьешься. Знаете этого Бунчика?

— Идем, — увела меня Катя, — не будем мешать.

Можно было подумать, что Погарский звонит в Совет Министров.

В столовой Катя дала мне ряд указаний: купить торт, лимон, триста граммов острого латвийского сыра и бутылку коньяка.

Последнее сразило меня.

— Катя, — сказал я, — ты же сама говорила, что пить в будни безнравственно.

— Идите! — приказала Катя, переходя на «вы», что означало крайнее недовольство.

Когда я вернулся, Погарский все еще звонил по телефону, называя племянницу «лапушка», «кисонька», «розанчик» и другими словами, которые обычно не применяют дядюшки, беседуя с племянницами.

На Кате было черное в блестках платье и туфли на платформе.

В столовой все было накрыто для ужина, а Погарский звонил и звонил...

Явился Витька. Увидев празднично накрытый стол, он присвистнул:

— Уютненький натюрмортик!

Тут же возник Погарский, цепким взглядом он окинул закуски и уселся поближе к коньяку.

Ужинали мы до двенадцати, потом пили чай, а Погарский — сваренный для него кофе.

В половине первого Виктор Павлович поднялся из-за стола, испросив разрешение позвонить двоюродной сестре.

Ее он тоже называл «лапушкой», «кисонькой», «розанчиком» и еще «симпомпончиком».

В час ночи он покинул нас, поцеловал Кате руку и похлопал меня по плечу.

— Тебе повезло, кролик, с такой женой не пропадешь.

После его ухода Катя как-то обмякла, стала жаловаться, что туфли жмут, портниха обузила платье и вообще она устала и хочет спать.

Скоро в нашей квартире стало тихо. Катя и Витька спали, я самоотверженно мыл посуду, утешая себя тем, что не каждый день бывают семейные мини-банкеты. Завтра наверняка Погарский не придет, и мы с Катей мирно проведем воскресенье.

На следующее утро я проснулся, услышав нерешительный звонок в дверь. На будильнике было половина девятого. Мне показалось, что я ослышался, и, повернувшись на другой бок, продолжал спать. Снова — жиденький звонок.

В халате и тапочках на босу ногу я прошлепал в переднюю.

— Кто там? —хрипло спросил я.

— Это я! — откликнулся сладенький голос.

Сразу я узнал Мишу Бунчика. Ни у кого в нашей фирме не было такого сахарного голоска.

— Это я, Миша, — скулил Бунчик. — Пустите, пожалуйста, у меня тяжелое положение... Теща...

Я открыл дверь, и Бунчик шариком вкатился в переднюю.

— Извините, простите, — бормотал он. — Теща уезжает. А машину никак не вызвать. Понимаете, Погарский оседлал телефон.. Простите, я быстро...