Шрифт:
Глава 1
Родители ругались между собой зло и достаточно громко.
Сидя в шкафу, Лана слышала почти каждое слово… В новой шикарной квартире гардероб был единственной действительно старой вещью. Вся остальная мебель в гостиной подбиралась под этот огромный антикварный шедевр мебельного искусства. Монстр был сделан из настоящего дерева и поэтому предательски скрипел. Хорошо, что Лана успела предупредить Гошу, и они сидели в шкафу прижавшись и не шевелясь.
Может быть они и зря здесь спрятались, но, когда хлопнула входная дверь и в дальнем
На первой минуте сидения в шкафу Лане стало смешно. Когда-то ее бабушка рассказывала, что девушкой она иногда пряталась в этом гардеробе, который она странно называла «шифоньер». Но это было до войны. Бабушка еще говорила, что и ее бабушка любила здесь прятаться. Но это было до революции… Лану рассмешило не это. Она представила, что бабушки прятались здесь не одни, а со своими Гошами.
А чем плох Гоша? И не Гоша он вовсе, а Егор Рюмин, двадцатипятилетний довольно удачливый бизнесмен. Почти новый русский, но без малинового пиджака и пальцев веером. Сам он называет себя книготорговец. Это звучит гордо! Не какой-нибудь продавец куриных ног, не торговец пивом, а несущий народу культуру, внедряющий в массы умное, доброе, вечное.
Конечно, Егор давно уже сам не стоял у прилавка. У него была сеть магазинчиков, киосков, палаточек в самых людных местах.
Но дело не в профессии. Гоша был просто отличный парень, и Лана хотела показать его родителям, но не без штанов же! Да и она сама в кружевных трусиках выглядела уж очень откровенно. Нет, гораздо надежней отсидеться в шкафу…»
Родители ругались все громче. Теперь и вовсе нельзя покидать убежище. Это будет ведро бензина в костер их ссоры. Все сгорят! И за что?.. За любовь!
Нет, характер у Ланы был железный. Она знала, что в любом случае Гоша не преодолел бы сегодня последнего рубежа её обороны… Были бы поцелуи и страстные объятия… Возможно, она дала бы чуть больше воли его шаловливым ручонкам. Может быть и еще что-нибудь, но не дальше… Это был бы, конечно, секс, однако очень ограниченный и строго нормированный.
И все это надо было объяснять родителям, стоя перед ними в одних французских трусиках рядом с полуголым книготорговцем… Нет, в шкафу душно, тесно, но спокойно.
Родители продолжали ругаться…
Только потом Лана поняла, что надо было не вспоминать бабушкины проказы, не размышлять о путях сохранения девической чести, которую к двадцати годам не грех и потерять. Надо было слушать родительскую ругань с первого слова.
А Егор размышлял о своем. Он, как оказалось, тоже в суть разногласий будущей тещи с тестем врубился одновременно с Ланой на ключевой фразе: «Я двадцать лет воспитывал твою дочь и всегда хотел иметь своих детей. Но ты мне этого не дала. Я не забыл о трех твоих абортах… Почему?»
Сидящие в шкафу не успели переварить сказанное, как последовал не менее яркий ответ: «Я не хотела,
На этой фразе Лана, забыв об осторожности, прошептала: «Вот это, блин, шок! Это по-нашему».
Сказанное в шкафу слилось со звоном хрусталя со всего размаха влетевшего в стену. По дрожанию створок своего убежища и Лана, и Егор поняли, что взорвалась не рюмка, не фужер, а тяжелая ваза или в крайнем случае графин.
Это была салатница из богемского стекла. Ее смерть оказалась пиком скандала, после чего последовал мгновенный спад страстей. Мать шуршала веником, звонко сгребая осколки в совок. Отец же ходил мимо шкафа и затравленным тихим голосом говорил:
– Я боюсь… Нет, это действительно опасно. Позавчера такое письмо получил Ботаник. Вчера Гарик и Шишка. Сегодня я! Наверняка и Титан получил или получит скоро. Кто-то всех нас приговорил.
– За все надо отвечать.
– Надо, Люба. Я готов покаяться. Деньги дать на храм или в приюты.
– Для написавшего письмо это не равноценный ответ.
– А что такое равноценный? Смерть за смерть? Но я не убивал. Да и срок давности прошел. Двадцать один год… Надо охрану нанять. Или спрятаться… В милицию нельзя. Не арестуют, не докажут ничего, но фактики журналюгам продадут. Все к черту полетит, а угроза останется… Надо самим что-то делать. Ты мне поможешь, Люба? Мы столько с тобой прожили если не в любви, то в согласии… Поможешь?
– Помогу.
– Точно обещаешь?
– Обещаю… Нам уходить надо, Володя. Я не хочу со Светланой встречаться.
– Да уж! По нашим рожам Лана сразу все поймет. Умная девочка.
Голоса затихли, хлопнула входная дверь и узники вывалились из шкафа. Встать на ноги удалось не сразу, но язык ворочался. Они сидели на ковре и короткими фразами обсуждали услышанное.
– Лана, а твои всегда так базарят?
– Ты что, блин, сдурел? Я сама в полном шоке… Получается, что я ему не родная дочь?
– А ты забудь! Сразу легче станет.
– Не смогу, Гоша. Любить буду как отца родного, но забыть не смогу… Не это сейчас главное: родной – не родной. Ты про угрозы слышал? И голос у отца какой-то упаднический. Он реально смерти боится.
– И не он один. Ты клички не запомнила? Ботаник, Титаник…
– Не так, Гоша. Ботаник, Титан, Шишка и Гарик. Надо записать… Там на столике бумага и ручка. Ползи!
Егор пополз, но перед журнальным столиком вскочил на ноги.
– Это не бумага, Ланка. Это письмо. То самое.
Пока Светлана читала письмо Егор замер рядом и уставился на ее грудь. Он подирал глазами это чудо. Конечно, в журналах он видел и не такое, но это были картинки с далекими и чужими девушками, а здесь живая, близкая и своя. Час назад, когда Лана впервые скинула перед ним футболку, он ничего не успел разглядеть: все мелькало, в голове туман, в глазах искры.
Светлана по третьему разу вчитывалась. Она почти не заметила, как рука Гоши легла ей на плечо и ласково спустилась чуть ниже. Когда его вторая рука проделала тот же маневр, Лана игриво выскочила, схватила футболку и, стоя в метре от него, очень медленно начала натягивать на себя, приговаривая: