Другое море
Шрифт:
Иногда эта полная опасностей жизнь поворачивается и приятной стороной и преподносит приятные дни, вместо того чтобы продолжать тебя преследовать. Энрико поразился, когда увидел перед собой Марио, ему удалось найти его по следам не за ближайшим ручьем, за которым собаки обычно отыскивают следы убежавших рабов, а за океаном. Марио похож на Карлу, тот же высокий лоб, как у сестры, ласковые и смелые глаза, непокорные губы. Когда Энрико видит его, неожиданно возникшего из далёка, такого же голубоглазого, как и Карла, он заключает, что влюбляются не в женщину или мужчину, а во взгляд, в то море, что плещется внутри этого взгляда, улыбку, существующую вне зависимости от пола. Энрико следовало бы посмеяться над Марио, который, обеспокоенный
Здесь нет ничего такого, над чем стоило бы посмеяться, не из-за чего позлорадствовать над тем, кто пересек океан. Вокруг них двоих пасутся лошади. Карле они очень нравились, она была создана для того, чтобы скакать на ветру, а Энрико лишь немного подогрел ее фантазию, когда заводил с ней в саду Пьяцца Джиннастика разговоры о кавалькадах и прериях. Это не она за ним не последовала, слава богу, она этого не сделала, это он не может последовать за ней, бесстрашно идущей навстречу жизни, с Карлой они родили бы детей, а с женщинами из караванов нет, может быть, и с Фульвиар-джаулой тоже нет, у него страх перед детьми, и в общем-то его это не касается.
Марио разговаривает с ним, немного смущаясь, по крайней мере поначалу. Энрико снимает сомбреро и подставляет волосы ветру, этот взгляд Карлы в очах Марио достает его до самого сердца, но потом он чувствует себя легко и приподнято. Стоит прекрасный день, он ведет Марио ловить форель, они часами сидят на берегу, курят и глядят на воду. Время от времени на крючок попадается рыба и, вытащенная из воды, трепещет в воздухе.
Часто мир оглушает тебя особенно резко. Америка отличается грохотом, пишет он Нино, хотя расстояния между крупными пастбищами его приглаживают и смягчают. Войска президента Иригойена стреляют в батраков, бастующих против крупных земельных собственников, стреляют уже после того, как те сдались, поверив обещанию, что им сохранят жизнь. До Энрико доходят вести о расстрелах, пытках, насилии и убийствах в тюрьмах. В один из дней он сам видел, как в Буэнос-Айресе полиция стреляет в безоружную толпу, и стреляет еще сильнее, с большим наслаждением, когда люди разбегаются, спотыкаясь о раненых и убитых.
И прежде, еще до этой бойни, город отпугивал его своими кишащими на улицах толпами народа, своими домами, громкими выкриками, гулом. Это всегда было похоже на бегство массы людей, по которым стреляют залпами. Энрико вынужден был приехать в Буэнос-Айрес из-за цинги. В его шалаше было сколько угодно мяса, но не оказалось ни фруктов, ни овощей, и ему надо было бы превратиться в корову или овцу, чтобы щипать траву. Там и сям на коже у него появилась сыпь, десны кровоточили, щеки покрылись рыбьими чешуйками.
Едва выздоровев, он вернулся в Патагонию, сбежав от грохота Буэнос-Айреса. Он собирался как раз построить тот самый загон и устроиться получше, обзаведясь, возможно, грядками с зеленью. Но когда у него снова началась цинга, кости у него так ломило, что он вряд ли смог бы выдержать несколько дней подряд в седле. Одна только мысль о необходимости поездки в Буэнос-Айрес приводила его в ужас, он чувствовал, что больше не в состоянии этого вынести, что все кончено. Не слишком долго раздумывая, в конце концов это такое же дело, что и все другие, он решил вернуться в Горицию. Когда корабль причалил к молу в Триесте, Энрико взглянул на берег, вынул из карманов оставшиеся несколько песо и, наклонившись за корму, бросил их в море.
III
Возвращение в Горицию в 1922 году в новой, с иголочки одежде, которую брат вынужден был купить ему в «Бельтраме» [36] ,
36
Самый известный магазин модной одежды на центральной улице Триеста — Корсо.
Кайзеровско-королевская государственная гимназия [37] зовется теперь лицеем Виктора-Эммануила III. Шуберт-Зольдерн уехал, в Австрии он оказался без всякого гражданства и отказывался взять какое-либо после того, как пережил две империи, Гориция сделалась итальянской, а его Прага, где он родился, стала чехословацкой. Возможно, ему не так уж не по душе находиться в этой пневматической пустоте, образовавшейся от циклонов и антициклонов истории. В общем, он сводил концы с концами, существуя на пособие, которое удалось ему устроить одному изобретательному бюрократу новорожденной маленькой республики, по крайней мере так все продолжалось до 19 октября 1924 года, когда, если употребить любимое выражение Шуберта-Зольдерна, «закончились его заботы».
37
В тексте: k.u.k. Staatsgymnasium — кайзеровская и королевская государственная гимназия (нем.).K.u.k. — употреблявшееся тогда сокращенное название Австро-Венгерской монархии.
Энрико возвращается, другие уезжают. Его мать умерла в Удине в 1917 году. Нино скончался 19 августа 1923 года, поскользнувшись на камне и оставшись лежать без движения на протяжении нескольких часов в ущелье Хоучник в Валь Трибуссе на Польдановеце. Нет, Карло ошибся, это Нино умел жить убежденным в своей правоте. Ему не нужны были романтические бегства и тому подобные паясничанья. Он всегда был великодушным, жил в любви к своей Пине и двум детям, к друзьям и с удовольствием проводил время в своем книжном магазине на Пьяцца Гранде. «Он относился к людям с благородством», — сказал его друг Марин. На лице Нино, когда он лежал в гробу, отражался свет лампады с их чердака.
Эрвино Покар, свидетель падения Нино, уехал в Милан. Доблесть приносит честь, Эрвино тоже заучил это за партой старого лицея, сдав столько экзаменов по древнегреческому языку и получая на них отличные оценки. Среди товарищей по школе Эрвино был тем, кто понял, что любить — значит слышать, а читать — важнее, чем писать, если же хочешь взять в руки ручку, лучше уж переводить, как в школе вместе с Нуссбаумером, оставить в покое саморекламу и поставить себя на службу великим словам. Бьяджо Марин преподавал на учительских курсах, а когда школьные власти захотели переместить его, потому что им не понравилось, как он комментировал в классе Евангелие от Иоанна, заявил, что он не чемодан, сдал дела и уехал в Градо. Да и другие разъехались: Камизи отправился в Египет, Сегалла — в Трентино.
Энрико был растерян, ему казалось, что он уехал, а не вернулся, что он все еще среди гаучо. Фелипе Гутьеррес, когда он видел его последний раз, направлялся в сторону Кордильер, Хосе Антонио Пинто ехал далеко на юг. Энрико немного полюбовался Карсо и Изонцо — та земля и те воды поглотили слишком много крови, став похожими на некоторые болота в Южной Америке, что поглощают свет, — и с неловкостью выслушивал друзей, принимавших участие в этой бойне с той и другой стороны. Они рассказывали об атаках и захвате какой-нибудь высоты, отступлениях и кровавых контратаках, когда приходилось отвоевывать ее вновь.