Другое счастье
Шрифт:
– Я думала, что мне удастся обо всем забыть. Годами убеждала себя в этом, но, оказывается, напрасно. Когда рвешь все связи с прошлым, отворачиваешься от себя прежней, то забываешь себя. Вот ты возвращаешься иногда домой, в Санта-Фе?
– Нет, – призналась Милли. – Была там всего раз, на похоронах матери.
– Почему?
– Слишком много воспоминаний, и не только хороших.
– У тебя было несчастливое детство?
– Не знаю, счастливое ли, но довольно веселое. Я мечтала о совсем другой жизни, воображала, что родилась в большом
– За врача, что ли?
– Ну, нет! – Милли засмеялась. – Я не выношу вида крови, и потом, с моей мамочкой мне и так хватило болезней.
– Твоя мать умерла от болезни?
– Нет, погибла в автокатастрофе. Но она была ипохондриком, вечно что-то у себя находила и ходила с кислым видом. На ее гуру и на гомеопатию ушло столько денег, что на них я могла бы отучиться в Гарварде! А еще я по уши влюбилась в своего учителя английского, мистера Ричарда – самого терпеливого человека из всех, кого я знала. Мне было десять лет, ему сорок; я сознавала, что между нами непреодолимая преграда, и поклялась себе, что выйду замуж за такого, как он.
– Фрэнк – преподаватель?
– Адвокат.
– Вот оно что… – пробормотала Агата.
– Мандела и Ганди тоже были адвокатами.
– Я никого не собираюсь осуждать. К тому же я знавала одного грандиозного адвоката…
– При каких обстоятельствах? – спросила Милли.
– Ты еще с ним познакомишься, – ответила Агата скороговоркой. – Ну вот, не помню, на чем остановилась…
– На вашей жизни посреди неведомого океана. Что заставило вас вернуться?
– Друзья, которых нам предстоит встретить.
Агата опустила щиток от солнца и стала разглядывать себя в зеркальце.
– Я тут позволила себе прочесть тебе нотацию, но то же самое могла бы адресовать самой себе. Знаешь, где нам хорошо бы сделать следующую остановку? У аптеки. Я не прочь приобрести кое-какую косметику. Сто лет ею не пользовалась, разве что позавчера, но это были просто румяна.
– Мы скоро доедем до кого-то из ваших друзей, и вы хотите подкраситься?
– Нет, до друзей еще далеко. Разве нам хочется быть красивыми только для кого-то?
– Если на вашем острове не было косметики, то это местечко как раз для меня. Я ей никогда не пользуюсь.
– И напрасно.
– Фрэнк меня любит такой, какая я есть.
– Подожди, через несколько лет поймешь, как…
Агата прервалась на середине фразы, разинув рот и вытаращив глаза на широкий придорожный щит, оповещавший о близости «Национального рождественского центра» – большого антикварного магазина, торгующего предметами, связанными с Рождеством.
– Вы увидели Богородицу? – спросила Милли.
– Хочу там побывать, – ответила Агата дрожащим голосом.
– Сейчас только март, до Рождества еще целых девять
– Это до следующего. А как насчет тридцати прошедших?
Выражение лица Агаты изменилось до неузнаваемости. Милли показалось, что рядом с ней на пассажирском сиденье вдруг очутилась маленькая девочка, которой Агата когда-то была. Ее черты разгладились. Милли глазам своим не поверила.
Она без лишних слов поняла, о чем говорит Агата. По каким-то пока что неведомым ей причинам эта женщина долго жила без всего того, что наполняет обычную человеческую жизнь.
У Милли в жизни тоже случались пропущенные рождественские праздники. Не то чтобы ее матери было не до них, просто они часто сидели совершенно без гроша, а при таких обстоятельствах лучше было притвориться, что этот вечер ничем не отличается от других вечеров. «На будущий год мы устроим настоящий праздник, и я подарю тебе подарок», – говорила мать в таких случаях.
Милли переводила взгляд с дороги на Агату, с Агаты на дорогу. Ей вспоминалось лицо матери, такой способной, такой славной.
За рождественской трапезой, когда за столом не было родственников, а в углу – подарков в яркой упаковке, Милли обнимала мать и клялась, что она вполне довольна, что у нее именно такая мама. Та отвечала, что дочь – это и есть весь ее мир и что зимы им нипочем, пока они вместе. На самом деле Милли недоставало одного-единственного подарка – отцовской любви.
Она включила поворотник и свернула на дорогу, ведшую к этому месту, где обитало неотпразднованное Рождество. Агата, судя по всему, была счастлива.
Оставив машину на стоянке, они вошли в странный магазин, устроенный на бывшем зерновом складе.
Вдоль центрального прохода, огороженного обмотанными гирляндами заборчиками, тянулись столики, шкафчики и полки, загроможденные старыми игрушками. Здесь были шары всех размеров и цветов, ватные снеговики, потертые Санта-Клаусы, деревянные солдатики в красных мундирах и черных киверах, старые барабаны и дудки, несчетные куклы. Милли задержалась перед макетом ярмарки. Среди прочего на ней работали миниатюрные «американские горки»: тележка взбиралась на самый верх, мчалась вниз по склону, закладывала вираж и останавливалась перед будочкой, где ждала очередь из оловянных фигурок. Под рельсом находился крючок с пружиной, который цеплял тележку и с лязгом посылал ее обратно, наверх.
Оставив Милли любоваться этим автоматом, Агата отправилась к металлическому автомобильчику 1950-х годов. Весь помятый, с облезшей в нескольких местах краской, он выглядел непритязательно, но, казалось, улыбался любому, кто обращал на него внимание.
Агата понесла автомобильчик в направлении кассы и по пути опустила его себе в карман. Остановившись перед каруселью, она завела ее ключиком и залюбовалась кружением деревянных лошадок.
– Помню, в детстве у меня была такая игрушка. Невероятно! – восхищенно воскликнула она подошедшей Милли. У той в руках была коробка. – Что ты купила?