Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Шрифт:
В том же 1957 году Райкин продолжил свое творческое сотрудничество с Владимиром Лифшицем и выпустил с ним новый спектакль – «Белые ночи». Напомним, что это был юбилейный год – 40-летие Великого Октября – и вся советская идеология была нацелена на восхваление круглой даты. Не стал исключением и райкинский театр: его новый спектакль был посвящен сразу двум знаменательным датам – 250-летию Ленинграда и 40-летию Великого Октября. Поэтому первая миниатюра под названием «Путевка в жизнь» обыгрывала революционную тему: ее главными героями были матрос с крейсера «Заря» (А. Райкин) и беспризорный мальчишка (Н. Конопатова). Начало сценки происходило сразу после революции, матрос горячо убеждал мальчишку обязательно пойти учиться: дескать, при новой власти позарез нужны будут образованные люди, с которыми они и построят светлое будущее. Вторая часть сценки уже происходила несколько десятилетий спустя. В ней снова встречались те же люди: бывший матрос и бывший беспризорник. Причем если последний (его роль исполнял Герман Новиков) дорос до звания профессора, то бывший «братишка» так и остался неучем.
В миниатюре «Скептик» Райкин действовал на сцене один – играл злобствующего либерала-космополита, который бичует все свое, родное, зато хвалит все чужое, заморское (подобных деятелей в те годы в советском обществе появлялось все больше). Выглядел персонаж весьма отталкивающе: лысый череп с узкой полоской волос, лохматые брови, на тонких губах многозначительная усмешка, холодный взгляд недоверчивых глаз. С его уст слетали следующие слова:
«Вот тут все говорят – весна, лето, осень, зима. А где они? Настоящих-то времен года у нас раз-два и обчелся! Вообще, кое-что есть, конечно, но не то, не то». После чего герой Райкина пускался в воспоминания о прошлом: ностальгически вспоминал весну на Дону и лето в Поволжье много лет назад. «Вот это было лето! – восклицал персонаж. – А теперь разве это лето?.. А вот там, у них (и Райкин делал многозначительный жест, который понимался буквально всеми), говорят, есть… Все четыре времени года… как полагается по системе. Зима, весна, лето, осень! А у нас? Нет, есть, конечно, кое-что… кое-что есть… Но… не то!..»
Не обошлось в спектакле и без любимого комического приема Райкина – трансформации. Ее настоящая феерия была показана в миниатюре «Гостиница «Интурист», где артист сыграл сразу нескольких персонажей: экспансивного иностранца в клетчатом пиджаке, театрального администратора с манерами старого одессита, молодящуюся даму, неизменно поправляющую свой бюст (как мы помним, этот жест Райкин «срисовал» у одной женщины, у которой он был в гостях в Риге), пожилого швейцара-бородача, зубрящего иностранные слова.
В другой интермедии – «Жил на свете рыцарь бедный» (автор А. Хазин) – Райкин играл знаменитого идальго Дон Кихота, который переносился в современность. Рядом с ним был его верный друг Санчо Панса (Владимир Ляховицкий), а также две женщины: Дульцинея (Руфь Рома) и хозяйка гостиницы (Виктория Горшенина). По словам А. Райкина:
«Это была прекрасная вещь, одна из самых интересных в спектакле. В ней была масса находок, и постановочных, и актерских. Я играл Дон Кихота на ходулях. У меня были такие высокие сапоги, как теперь говорят, «на платформе», я оказывался под потолком. А рядом Ляховицкий своего роста в роли Санчо Пансы. Исполнял песенку Дон Кихота на популярную тогда французскую мелодию «Парижские бульвары». Я защищал добро, боролся с мельницами, часто оказывался смешон. Это была глубокая сатирическая вещь, поэтому она и оказалась непонятой…»
Эту интермедию действительно часть критиков не приняла, впрочем, как и весь спектакль. Одни заголовки статей в различных изданиях говорили сами за себя: «Ожидания не оправдались» («Комсомольская правда», 8 сентября 1957 года), «Не выходя из коммунальной квартиры» (газета «Смена», 7 февраля 1958 года), «Победы и поражения Аркадия Райкина» («Советская Латвия»). Так, в «Комсомолке» звучал следующий вердикт:
«Есть в спектакле что-то вымученное и незавершенное, какой-то застывший, окостеневший поиск… Время от времени стыдливо возвращается и к белым ночам, и к теме Ленинграда, но скоро и охотно переходит на привычную стезю рассказа о непорядках в пошивочном ателье и семейных неурядицах…»
Вообще время тогда на дворе стояло жаркое, дискуссионное. Хрущев уже окончательно утвердился у власти, выгнав из своего окружения не только своих соперников (Молотова, Маленкова и Кагановича), но и тех, кто помог ему их одолеть (маршала Г. Жукова). Кстати, с удалением Кагановича завершилась эпоха правления евреев в советских политических верхах – их там практически не осталось. Однако иначе дело обстояло в идеологии и культуре, где евреев по-прежнему оставалось много: в кинематографе (самом массовом виде искусств) они составляли почти половину действующего состава, в литературе – меньше половины, в эстрадном искусстве их было подавляющее большинство.
Именно тогда интеллигенция окончательно размежевалась на либералов (сторонников углубления демократии с опорой на западные ценности) и державников (сторонников консервативных взглядов с опорой на русскую почву) и при помощи своих печатных изданий пыталась уличить оппонента в неверных взглядах. В этой борьбе герою нашего рассказа больше доставалось от последних, виной чему была не только его принадлежность к сатире, но и еврейское происхождение (среди либералов большинство составляли именно они). Поэтому, если, к примеру, Райкин бичевал в своих интермедиях какого-нибудь тупого чиновника, носящего русское имя (а иных у него и не было), отдельными державниками это расценивалось как скрытое издевательство над русской нацией вообще. Либералам в этом отношении было полегче: бичевать евреев в советском искусстве было категорически нельзя – это тут же объявлялось антисемитизмом и могло повлечь за собой самые суровые санкции.
На конец 50-х райкинский Театр миниатюр насчитывал в своем составе уже почти три десятка человек, причем только половина из них были актерами (остальные – административный и технический персонал).
Райкин, как худрук и главреж, весьма тщательно подходил к набору людей в свой коллектив – особенно в его актерский состав. Поэтому новые исполнители туда принимались редко, а если и принимались, то они должны были обладать одним несомненным качеством – их талант не должен был конкурировать с талантом Райкина, а служить всего лишь его обрамлением. Об этом, кстати, вспоминают многие мемуаристы. Например, вот как об этом писал П. Леонидов:
«…Набор актеров в труппу, это ли не труд? Поэтапная каторга, а не работа. Первый этап: человек Райкин рекомендует режиссеру Райкину, а тот, в свою очередь, отзванивает худруку Райкину, и в труппу принимаются жена и родной брат артиста (Максим Максимов (Райкин) до этого работал в Ивановском театре. – Ф. Р.). Опять же худрук и главреж под влиянием ведущего актера не берут талантливых артистов, а берут – бездарных. Это – основной критерий, помимо родственных отношений, но этим и любое демократическое государство, и граждан его не удивишь.
И с талантом очень бывает нелегко, ибо не всегда его разглядишь!
И случилось такое, что главреж и худрук Райкин дали маху и взяли в свою труппу молоденького мальчика Вадю Деранкова, а тот, подлец, возьми и окажись талантливым. Что же произошло, это же срамотища! После Самого выходит в рядовой интермедии какой-то шпендрик, замухрышка, заморыш, а в зале – хохот до слез, до икоты, до того, страшно сказать, что начинают сравнивать какую-то рядовую кочерыжку с Самим. Что ж такое получается? Еще в оркестре звучит тема: «Это было летом, летом, на асфальте разогретом возле входа в старый парк, я стоял мрачнее тучи, вдруг услышал я певучий, нежный, чистый, серебристый, милый сердцу голосок» – это ж его, райкинская тема, можно сказать, золотая жила сатирика – смех сквозь слезы, – а на нее рушатся обвалы хохота! Чужого!
Помыслить даже, чтоб талантами сравниться, – упаси Бог! И речи быть не может! А значит, дело в тексте, текст смешной сопляку подсунул худрук и главреж Райкин. Артист Райкин взбешен: текст отобрать и дать другой, несмешной. И подсовывает несмышленышу загробно несмешной текст; однако на следующий день выходит щенок на сцену с загробным текстом, и зрители – в лежку, животики надрывают и аж стонут. Артист в ошпаренности, в гневе, артист рвет и мечет и приказывает главрежу и худруку гнать щенка взашей из театра. Но не все так просто: у худрука тоже ведь начальство есть, которое, правда, после того как сатира райкинская процежена и отлажена, любит его, худрука Райкина, и готово его баловать и пестовать. И увольняют Вадима Деранкова (он потом перейдет в московский Театр эстрады, но большой карьеры так, увы, и не сделает. – Ф. Р.). В трудовую книжку ему записывают: «уволить по собственному желанию», а на самом деле причину искали недолго, нашли и указали ее Ваде в частной беседе, а причина та… вот вы сроду не догадаетесь, вот, убей вас, не додумаетесь, вот что хочешь с вами делай, не допрете, ну, ну же!!!
…Причина оказалась такая, что, несмотря на то, что «Деранков» – на «ов», оказался он… евреем, а их в театре и так полным-полна коробочка: худрук Райкин – еврей, главреж Райкин – еврей, артист Райкин – еврей, его жена, его брат – евреи, его дети, хотя в данном театре они не служат, – тоже, дак сколь ж можно?! Ну, артист Райкин – не в счет, ибо он будет народным СССР, Героем Соцтруда и ленинским лауреатом.
Так что выгнали Вадю «по собственному желанию», но артист Аркадий Исаакович Райкин в этом деле ни при чем, потому что в той стране, а скорее всего, не только в той, талант борется за свое единоличное место под своим персональным солнцем, за свою исключительность, за свою неповторимость, творческую и человеческую, за свои весомость и зримость, и если в этой борьбе таланта с окружающей средой государство на стороне таланта – он, талант, – друг и слуга государства до гробовой доски, а вот если государство не помогает таланту, они взаимоотталкиваются и разводятся, расходятся, расстаются, и иначе не бывает…»
А вот еще одно мнение на эту же тему – оно принадлежит популярному артисту Борису Сичкину (Буба Касторский из «Неуловимых мстителей»):
«Виктор Драгунский организовал театр «Синяя птичка». Он был тем хорош, что в нем работали артисты разных театров, которые оставляли все дрязги в своем родном коллективе, а здесь расслаблялись и отдыхали от закулисного и театрального кошмара. На гастролях в Ленинграде Аркадий Райкин, посмотрев наш спектакль, влюбился в меня и предложил перейти к нему в труппу. Я всегда восхищался талантом Аркадия Райкина, к тому же новую программу должен был ставить мой друг Евгений Симонов (речь идет о спектакле 1956 года «Времена года». – Ф. Р.), так что я с радостью согласился. Я был знаком со всеми актерами и актрисами из труппы Райкина, но, когда я пришел на первую репетицию, никто, за исключением жены Райкина, обаятельной Ромы, со мной не поздоровался. После репетиции ко мне подошел актер Вадим Деранков и сообщил, что Райкин – это дутая фигура, и держится он на четырех штампах. Я ему ответил:
– Вадим, мой тебе совет: укради у Аркадия Исааковича один штамп, и ты станешь приличным артистом.
…В тюрьме или в психиатрической больнице обстановка была намного доброжелательнее, и я бежал оттуда со всех ног. Коллектив – это сила, чтобы уничтожить талант…»